Преп. Викентій Лиринскій († ок. 450 г.): О древности и всеобщности каѳолической вѣры противъ непотребныхъ новизнъ всѣхъ еретиковъ

 

{637} 1. По слову и увѣщанію Писанія: вопроси отцевъ твоихъ, и рекутъ тебѣ; старцевъ твоихъ, и возвѣстятъ тебѣ (Втор. 32, 7), также: къ словесемъ мудрыхъ прилагай ухо твое (Притч. 22, 18) и еще: Сыне мой, сихъ рѣчей не забывай, глаголы же моя да соблюдаетъ сердце твое (Притч. 15, 1), думается мнѣ, Перегрину [1], меньшему {638} изъ всѣхъ рабовъ Божіихъ, что будетъ очень небезполезно, если я то, что благоговѣйно принялъ отъ святыхъ отцевъ, съ помощію Божіею, изложу письменно, какъ весьма нужное по крайней мѣрѣ для собственной немощи, потомучто при наличности (записи), путемъ постояннаго ея перечитыванія, явится возможность возстанавливать мою слабую память. Побуждаетъ меня къ этому занятію не только польза труда, но и размышленіе о времени и удобство мѣста. Время (побуждаетъ) тѣмъ, что когда оно похищаетъ все человѣческое, тогда и мы должны взаимно похищать {639} у него нѣчто полезное для жизни вѣчной; особенно когда и нѣкоторое чаяніе приближающагося страшнаго суда Божія заставляетъ быть усердными къ религіи, и коварство новыхъ еретиковъ требуетъ множества заботъ и вниманія. Мѣсто же (побуждаетъ) тѣмъ, что, избѣгая многолюдства и шума город/с. 2/ского, мы живемъ въ отдаленной деревушкѣ и притомъ въ уединеніи монастырскомъ, гдѣ безъ большого развлеченія можно совершать то, чтó воспѣвается въ псалмѣ: упразднитеся, говоритъ, и видите яко азъ есмь Господь (Псал. 45, 11). Но и самое намѣреніе наше согласно съ (занятіемъ) этимъ: вѣдь повращавшись нѣсколько времени по разнымъ и печальнымъ круговращеніямъ мірской военной службы, мы скрылись наконецъ, по внушенію Христа, въ безопаснѣйшую всегда отъ всѣхъ пристань религіи, чтобы здѣсь, отложивъ вѣяніе суеты и гордости, чрезъ угожденіе Богу жертвою христіанскаго смиренія, избѣжать не только кораблекрушеній настоящей жизни, но и огня будущаго вѣка. Приступлю же, во имя Господне, къ предстоящему дѣлу, то есть запишу то, что предано и завѣшано намъ предками (для храненія), — не въ качествѣ (какого нибудь) сочинителя съ претензіями, а скорѣе съ точностью вѣрнаго передатчика, — съ соблюденіемъ однако того правила письма, чтобы кратко изложить отнюдь не все, но только кое, что необходимое, и то языкомъ не красивымъ и обработаннымъ, а простымъ и обыкновеннымъ, чтобы сообщаемое представлялось по большей части намекомъ, а не раскрытіемъ. Пышно и обстоятельно пусть пишутъ тѣ, кого побуждаютъ къ этому или увѣренность въ своихъ дарованіяхъ или обязанность. Для меня же достаточно будетъ приготовить самому себѣ, въ пособіе памяти или лучше (сказать) забывчивости своей, Напоминаніе, которое однако, при содѣйствіи Господа, постараюсь ежедневно исправлять и пополнять понемногу, припоминая узнанное мною. Но объ этомъ послѣднемъ я предупредилъ съ тою цѣлью, чтобы, если случайно исчезнувшее у меня попадетъ въ руки святыхъ (христіанъ), они не порицали въ Напоминаніи безъ причины ничего, что замѣтятъ заслуживающимъ, согласно обѣщанію, исправленія.

2. Итакъ — часто со всеусердіемъ и величайшимъ вниманіемъ обращаясь къ весьма многимъ, украшен/с. 3/нымъ святостью и даромъ ученія, мужамъ съ вопросомъ: какимъ бы образомъ можно было мнѣ, (идя) нѣкоторымъ вѣрнымъ и какъ бы царственнымъ и прямымъ путемъ, отличить истину вселенской вѣры отъ лживости еретическаго уклоненія, я всегда и почти отъ всѣхъ получалъ отвѣтъ такого рода: если я или другой кто захотѣлъ бы узнать обманы и избѣжать козней появляющихся еретиковъ и пребыть въ здравой вѣрѣ здравымъ и невредимымъ, то долженъ, съ помощію Божіею, {640} оградить свою вѣру двоякимъ образомъ: во-первыхъ, авторитетомъ священнаго писанія (divinae legis), а во-вторыхъ, преданіемъ вселенской церкви. Но, быть можетъ, кто нибудь спроситъ: вѣдь канонъ священныхъ книгъ всесовершененъ и всегда вполнѣ вразумителенъ при снесеніи однихъ мѣстъ его съ другими; поэтомучто за надобность присоединять къ нему (еще) авторитетъ церковнаго разумѣнія? Та надобность, что Священное Писаніе, по самой его возвышенности, не всѣ понимаютъ въ одномъ и томъ же смыслѣ, но одинъ толкуетъ его изреченія такъ, другой иначе; такъ что почти сколько головъ (homines), столько же, повидимому, можно извлечь изъ него и смысловъ. Вѣдь, по своему изъясняетъ его Новаціанъ, по своему Савеллій, по своему Донатъ, по своему Арій, Евномій, Македоній, по своему Фотинъ, Аполлинарій, Прискилліанъ, по своему Іовиніанъ, Пелагій, Целестій, по своему наконецъ Несторій. А потому-то, вслѣдствіе такого множества изворотовъ крайне разнообразнаго заблужденія, и совершенно необходимо, чтобы нить толкованія пророческихъ и апостольскихъ писаній направлялась по нормѣ древняго и вселенскаго пониманія. Въ самой же вселенской церкви особенно должно заботится о томъ, чтобы содержать то, во что вѣрили повсюду, всегда, всѣ, потомучто то только въ дѣйствительности и въ собственномъ смыслѣ есть вселенское, что, какъ показываетъ самое значеніе и смыслъ этого слова, сколько возможно, вообще все обнимаетъ. А этому (правилу) мы будемъ наконецъ /с. 4/ вѣрны при томъ единственно условіи, если будемъ слѣдовать всеобщности, древности, согласію. Слѣдовать всеобщности значитъ признавать истинною ту только вѣру, которую исповѣдуетъ вся церковь на земномъ шарѣ; слѣдовать древности значитъ ни въ какомъ случаѣ не отступать отъ того ученія (ab his sensibus), которое несомнѣнно одобряли наши святые отцы и предки; слѣдовать, наконецъ, согласію — значитъ въ самой древности принимать опредѣленія и изъясненія всѣхъ или по крайней мѣрѣ почти всѣхъ (большинства) пастырей и вмѣстѣ учителей [2].

3. Какъ, поэтому, поступитъ теперь православный (catholicus) христіанинъ, если какая-нибудь частичка церкви отдѣлится отъ общенія вселенской вѣры? Не иначе конечно, какъ предпочетши здравость всеобщаго тѣла вредоносной и зараженной части. А если новая какая нибудь зараза покусится запятнать не частичку {641} уже только, но всю одновременно Церковъ? Тогда, значитъ, онъ позаботится пристать къ /с. 6/ древности, которая, разумѣется, не можетъ уже быть обольщена никакимъ коварствомъ новизны. А если въ самой древности окажется заблужденіе двухъ или трехъ человѣкъ, пожалуй цѣлаго города или даже какой-нибудь области? Тогда онъ всячески постарается упорству или безразсудству немногихъ, если въ таковомъ они пребываютъ, предпочесть опредѣленія всей церкви, съ общаго согласія въ древности (постановленныя). А если въ будущемъ встрѣтится какой нибудь такого рода вопросъ, что въ древности нельзя найти на него рѣшенія, постановленнаго по общему согласію? Тогда онъ долженъ постараться сличить между собою и обсудить собранныя мнѣнія предковъ, тѣхъ только, которые, хотя (жили) въ разныя времена и въ разныхъ мѣстахъ, но непремѣнно пребывали въ вѣрѣ и общеніи съ единою вселенскою церковью и были уважаемыми учителями; и если узнаетъ, что (касательно возникшаго вопроса) не одинъ или двое только, но всѣ вмѣстѣ единогласно что либо такое содержали, писали, преподавали — открыто, часто, неизмѣнно, то пусть пойметъ, что и ему должно вѣровать въ это безъ всякаго сомнѣнія.

4. Но чтобы положенія наши были болѣе понятными, нужнымъ считаемъ каждое изъ нихъ пояснить примѣрами и раскрыть нѣсколько болѣе обстоятельно, дабы по неумѣренной заботѣ о краткости не ослабить бѣглымъ изложеніемъ ихъ силы. Во времена Доната, отъ котораго (получили свое имя) донатисты, значительная {642} часть Африки впала въ его безумныя заблужденія и, забывъ имя (Христово), вѣру, исповѣданіе, предпочла Христовой церкви святотатственное упорство одного человѣка. Тогда изъ жителей Африки возмогли пребыть въ святилищахъ вселенской вѣры здравыми только тѣ, кто, проклявъ непотребный расколъ, соединился со всѣми церквами міра, оставивъ потомкамъ истинно прекрасный образецъ того, какъ именно впредь, по доброму обычаю, слѣдуетъ предпочитать здравомысліе всѣхъ сумасбродству одного или /с. 7/ даже нѣсколькихъ лицъ. Также, когда ядъ аріанства коснулся не частички уже какой-нибудь, но почти всего міра, когда, по совращеніи, частію силой, частію обманомъ, почти всѣхъ епископовъ, говорившихъ на латинскомъ языкѣ, какъ бы нѣкоторый туманъ окуталъ умы, (не позволяя разобраться), чему же больше всего нужно слѣдовать въ столь разстроенныхъ обстоятельствахъ, тогда нисколько не потерпѣлъ отъ отравы язвы этой тотъ, кто пребылъ истиннымъ почитателемъ и любителемъ Христа, предпочитая вѣроломной новизнѣ древнюю вѣру. Опасное время это достаточно, съ избыткомъ, показало, сколько бѣдъ причиняетъ введеніе новаго догмата. Тогда не что-нибудь малое, но и все великое было потрясено, потомучто поколеблены были въ основахъ и расшатаны не только отношенія родства, свойства, дружбы, семейнаго быта, но и города, народы, области, націи, вся наконецъ римская имперія. Ибо какъ скоро непотребная новизна аріанская, какъ бы беллона какая или фурія, овладѣвъ прежде всего императоромъ (Констанціемъ), покорила потомъ новымъ законамъ высшихъ сановниковъ придворныхъ, то, нисколько не страшась, начала послѣ этого разстраивать и потрясать все, частное и общественное, священное и мірское, нимало не отличать добраго и истиннаго, но какъ бы съ возвышеннаго мѣста поражать всякаго, кого только хотѣла. Тогда {643} жены были обезчещены, вдовицы обнажены, дѣвственницы осквернены, монастыри разрушены, клирики раззорены, левиты наказаны, священники сосланы въ ссылку, тюрьмы, темницы, рудокопни наполнены святыми (христіанами); изъ нихъ наибольшая часть, по удаленіи изъ городовъ, (именно) изгнанные и ссыльные, посреди пустынь, пещеръ, звѣрей, скалъ мучились, страдали и изнемогали отъ наготы, голода, жажды. А все это не по той-ли единственно причинѣ, что тогда вмѣсто небеснаго догмата вводились суевѣрія человѣческія, благоутвержденная древность подрывалась преступною новизною, наруша/с. 8/лись постановленія старѣйшихъ, рвались завѣты отцевъ, ниспровергались опредѣленія предковъ и страсть нечестивой и новопринятой пытливости не удерживала себя въ непорочныхъ границахъ священной и незапятнанной старины?

5. Но, быть можетъ, мы представляемъ себѣ это по ненависти къ новизнѣ и любви къ старинѣ. Кто думаетъ такъ, пусть повѣритъ, по крайней мѣрѣ, блаженному Амвросію, который, во второй книгѣ (о Вѣрѣ, гл. 4) къ императору Граціану, самъ оплакивая бѣдствіе (той) поры, говоритъ: «Но довольно уже, всемогущій Боже, омыли мы своею ссылкою и своею кровію избіенія исповѣдниковъ, заточенія пастырей и непотребство столь великаго нечестія. Совершенно ясно (теперь) стало, что кто рѣшится нарушить вѣру, тотъ не можетъ быть безопасенъ». Въ третьей книгѣ того же творенія онъ пишетъ еще: «Будемъ же хранить завѣты предковъ и не дерзнемъ съ безумствомъ дикой отваги ломать наши наслѣдственныя печати. Извѣстную запечатанную апокалипсическую книгу не дерзнули разгнуть ни старцы, ни власти, ни ангелы, ни архангелы: преимущество раскрыть ее предоставлено исключительно одному Христу (Апок. 5, 1-10). Дерзнетъ-ли (же) кто изъ насъ снять печати съ книги пастырскаго учительства [3], запечатанной исповѣдниками и освященной уже мученичествомъ многихъ. Кого {644} вынудили (нѣкогда) снять (ея) печати, тѣ послѣ наложили ихъ опять, осудивъ обманъ; а кто не осмѣлился ихъ коснуться, тѣ стали исповѣдниками и мучениками. Рѣшимся ли мы какимъ нибудь образомъ отвергать вѣру тѣхъ, чью побѣду прославляемъ?» Да, прославляемъ, досточтимый Амвросіе, дѣйствительно, говорю, прославляемъ и, прославляя, дивимся. Кто въ самомъ дѣлѣ такъ безуменъ, что, при всемъ безсиліи сравняться, не пожелаетъ, (по крайней мѣрѣ), /с. 9/ итти по слѣдамъ тѣхъ, кого ничто не отторгло отъ защиты вѣры предковъ, ни угрозы, ни ласкательства, ни жизнь, ни смерть, ни дворъ, ни воинство, ни императоръ, ни имперія, ни люди, ни демоны, — тѣхъ говорю, кого за приверженность къ благовѣрной древности Господь сподобилъ такого дара, что чрезъ нихъ возстановилъ церкви низвергнутыя, оживилъ народы, умершіе духовно, возстановилъ пастырямъ ихъ права (coronas) попранныя, смылъ непотребныя пачканья, а не писанія, новшескаго нечестія свыше стекшимъ къ епископамъ потокомъ слезъ, пролитыхъ вѣрующими, — наконецъ весь почти міръ, потрясенный страшною бурею мгновенно налетѣвшей ереси, обратилъ отъ новоявленнаго вѣрокрушенія къ древней вѣрѣ, отъ безумства новизны къ древнему здравомыслію, отъ недавняго ослѣпленія къ древнему свѣту? Но въ этой сверхестественной силѣ исповѣдниковъ мы должны замѣтить также въ особенности то, что въ самой древности церковной они защищали тогда (вѣру) не какой-нибудь части, а всего (церковнаго) общества (universitatis). Да {645} и не свойственно было такому множеству великихъ мужей со всѣми усиліями отстаивать ошибочныя и взаимно противорѣчивыя предположенія одного или двухъ человѣкъ, или даже подвизаться за какой нибудь безразсудный замыселъ какой либо области; напротивъ, слѣдуя рѣшеніямъ и опредѣленіямъ всѣхъ пастырей святой церкви, наслѣдниковъ апостольской и вселенской истины, они хотѣли лучше пожертвовать самими собою, нежели общесогласною вѣрою всей древности. Оттого-то и сподобились они пріобрѣсть такую славу, что ихъ достойно и праведно почитаютъ не только исповѣдниками, но и величайшими изъ исповѣдниковъ.

6. Итакъ великъ и поистинѣ сверхестественъ примѣръ блаженныхъ мужей тѣхъ, и всѣмъ истиннымъ каѳоликамъ (православнымъ христіанамъ) неутомимо нужно размышлять о немъ. Они (мужи), подобно седмисвѣчному свѣтильнику, седмеричнымъ лучезарнымъ /с. 10/ свѣтомъ Святаго Духа, предначертали потомкамъ прекрасный образецъ того, какъ сокрушать впредь авторитетомъ освященной древности дерзость непотребной новизны въ отношеніи къ каждому суесловію заблужденій. И это (ихъ образъ дѣйствій) отнюдь не новость. Въ церкви всегда процвѣталъ обычай, что чѣмъ боголюбивѣе былъ кто, тѣмъ рѣшительнѣе выступалъ противъ новыхъ вымысловъ. Такими примѣрами полна вся (исторія). Но чтобы не пускаться въ даль, мы возьмемъ одинъ какой нибудь (примѣръ) и лучше всего (изъ исторіи) апостольскаго престола (ab apostolica sede), дабы яснѣе дня (luce) видно было всѣмъ, съ какою силою, съ какимъ усердіемъ, съ какимъ жаромъ защищали всегда цѣлость однажды принятой религіи блаженные преемники (beata successio) блаженныхъ апостоловъ. Нѣкогда, почтенной памяти Агриппинъ, епископъ карѳагенскій, вопреки священному писанію (contra divinum canonem), вопреки правилу (вѣры) всей церкви, вопреки мнѣнію всѣхъ (другихъ) пастырей, вопреки обычаю и уставамъ предковъ, первый изъ всѣхъ смертныхъ, придумалъ, что (впавшихъ въ расколъ или ересь, при возвращеніи ихъ въ церковь), надобно перекрещивать. Высокомѣріе это надѣлало столько зла, что не только всѣмъ еретикамъ послужило образцомъ къ поруганію святыни, но и нѣкоторымъ изъ православныхъ дало поводъ къ заблужденію. Тогда противъ новости этой возстали всѣ повсюду, и всѣ во всѣхъ странахъ пастыри, каждый со свойственнымъ ему усердіемъ отклонили ее отъ себя. Тогда же, {646} вмѣстѣ съ прочими товарищами своими, хотя и преимущественно предъ ними, противосталъ (ей) предстоятель апостольской каѳедры блаженной памяти папа Стефанъ, поставляя себѣ, какъ полагаю, въ честь — столько же превзойти всѣхъ прочихъ преданностью вѣрѣ, сколько превосходилъ важностью мѣста. Наконецъ въ письмѣ, посланномъ тогда въ Африку, онъ постановилъ: «ничего не должно вводить новаго, кромѣ /с. 11/ того, что предано» [4]. Святой и мудрый мужъ понималъ, что правило благочестія ничего другого не допускаетъ, какъ только то, чтобы какъ во что вѣрили отцы, такъ тоже самое вѣрою запечатлѣли бы и дѣти; что нашъ долгъ — не религіи вести, куда бы захотѣли, а слѣдовать, куда она насъ ведетъ, и что скромности и достоинству христіанина свойственно не свое передавать потомкамъ, а сохранять имъ принятое отъ предковъ. Какой же былъ тогда исходъ всего дѣла? Какой другой, кромѣ обыкновеннаго и всегдашняго? Именно — древность была удержана, а новизна отвергнута. Но тогда, можетъ быть, ничто не покровительствовало означенной выдумкѣ? Напротивъ, (на ея сторонѣ) было столько сильныхъ дарованій, такое обиліе краснорѣчія, такъ много защитниковъ, столько правдоподобія, столько вѣщаній изъ божественнаго закона, только понятыхъ, разумѣется, на новый и худой ладъ, что ее, по моему мнѣнію, никоимъ образомъ нельзя было опровергнуть, развѣ ужъ сами изобрѣтшіе новое исповѣданіе, защищавшіе его съ такимъ усиліемъ и восхвалявшіе, отступились бы (отъ него). Что же наконецъ (послѣдовало)? Какое вліяніе имѣлъ самый соборъ африканскій (третій при св. Кипріанѣ, подтвердившій то нововведеніе въ 256 г.), или рѣшеніе его? По милости Божіей, никакого; но все, какъ сновидѣніе, какъ басня, какъ нелѣпость, было (затѣмъ) отброшено, попрано, уничтожено [5]. И, — какой дивный оборотъ /с. 12/ дѣлъ! — изобрѣтатели того мнѣнія признаются православными, а послѣдователи еретиками, учители разрѣшаются, а ученики осуждаются, писатели сочиненій /с. 13/ (въ оправданіе его) будутъ сынами царствія, а защитники подвергнутся гееннѣ. Въ самомъ дѣлѣ кто будетъ такъ безуменъ и усумнится въ томъ, что свѣтило всѣхъ святыхъ, всѣхъ епископовъ и всѣхъ мучениковъ, блаженнѣйшій Кипріанъ вмѣстѣ съ прочими своими споспѣшниками будетъ вѣчно царствовать со Христомъ? Или кто, напротивъ, такъ нечестивъ, что станетъ отрицать, что донатисты и прочіе заразители, въ {647} оправданіе перекрещиванія ссылающіеся на авторитетъ того (африканскаго) собора, не будутъ горѣть въ неугасимомъ пламени вмѣстѣ съ діаволомъ?

7. Мнѣ кажется, что такой исходъ дѣла по вдохновенію Божію состоялся особенно въ виду коварства тѣхъ (людей), которые, замышляя пустить въ ходъ ересь подъ чужимъ именемъ, берутъ большею частію малоизвѣстное сочиненіе какого-нибудь древняго мужа, по неясности своей какъ будто благопрі/с. 14/ятствующее ихъ ученію (dogmati), чтобы такимъ образомъ показать, что то, что они проповѣдуютъ, чтó бы тамъ ни было, (проповѣдуютъ) не они первые и не они одни. Нечестіе такого рода людей я считаю вдвойнѣ заслуживающимъ отвращенія, какъ потому, что они не страшатся упаивать другихъ ядомъ ереси, такъ и потому, что они, такъ сказать, непотребною рукой выставляютъ на вѣтеръ память святого мужа, какъ будто прахъ какой безжизненный, и тѣ мнѣнія его, которыя надлежало погребсти молчаніемъ, позорятъ, поднимая ихъ вновь. Они идутъ совершенно по слѣдамъ учителя ихъ Хама, который не только не позаботился прикрыть наготу почтеннаго (отца своего) Ноя, но разсказалъ еше (о ней) другимъ въ посмѣяніе, чѣмъ и заслужилъ такую немилость оскорбленнаго благочестія, что даже на потомковъ его пало проклятіе этого грѣха. Совсѣмъ не такъ поступили блаженные его братья. Они не захотѣли ни своими глазами видѣть, ни другимъ показать наготу досточтимаго отца (своего), но покрыли ее, какъ сказано въ Писаніи, оборотившись лицомъ назадъ, — то есть они и не одобрили ошибки святого мужа, но и не выставили ее на позоръ, а за то и получили въ награду щедрое {648} благословеніе своему потомству. Однако возвратимся къ предмету. Итакъ мы крайне должны бояться грѣха измѣнять вѣру и нарушать православіе (religionis); насъ предостерегаетъ отъ этого не только благочиніе церковной практики, но и приговоръ апостольскаго авторитета. Всѣмъ извѣстно, какъ сильно, какъ грозно, какъ настойчиво поноситъ блаженный апостолъ Павелъ тѣхъ, которые съ удивительнымъ легкомысліемъ такъ скоро перешли отъ призвавшаго ихъ въ благодать Христову къ иному благовѣствованію, еже нѣсть ино (Гал. 1, 6-7), которые избрали себѣ учителей по своей прихоти, отвратили слухъ отъ истины, обратились къ баснямъ (2 Тим. 4, 3-4) и подлежатъ осужденію за то, что отвергли прежнюю вѣру (1 Тим. 5, 12). (О людяхъ), обольстившихъ ихъ, тотъ же апостолъ пишетъ къ римскимъ братьямъ: умоляю /с. 15/ васъ, братіе, остерегайтесь производящихъ раздѣленія и соблазны, вопреки ученію, которому вы научились, и уклоняйтесь отъ нихъ; ибо такіе (люди) служатъ не Господу нашему Іисусу Христу, а своему чреву, и ласкательствомъ и краснорѣчіемъ обольщаютъ сердца простодушныхъ (Римл. 16, 17 — 18). Они вкрадываются въ дома и обольщаютъ женщинъ, утопающихъ въ грѣхахъ, водимыхъ различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущихъ дойти до познанія истины (2 Тим. 3, 6-7); они пустословы, обманщики и разврашаютъ цѣлые дома, уча, чему не должно, изъ постыдной корысти (Тит. 1, 10-11), люди развращенные умомъ, невѣжды въ вѣрѣ (2 Тим. 3, 8), гордые и ничего не знающіе, но зараженные страстью къ состязаніямъ и словопреніямъ (1 Тим. 6, 4), лишены истины, полагая будто благочестіе служитъ для прибытка (1 Тим. 6, 4-5); купно же и праздны, привыкаютъ ходить по домамъ, и не только праздны, но и болтливы, любопытны, говорящіе то, чего не должно (1 Тим. 3, 15); отвергая, благую совѣсть, они потерпѣли кораблекрушеніе въ вѣрѣ (1 Тим. 1, 15); ихъ непотребныя пустословія много споспѣшествуютъ нечестію, и слово ихъ распространяется, какъ ракъ (2 Тим. 2, 16-17). Хорошо, однако, что далѣе пишется о нихъ: но они не много успѣютъ, ибо ихъ безуміе обнаружится предъ всѣми, какъ, и съ тѣми (Іанніемъ и Іамвріемъ) случилось (2 Тим. 3, 9).

8. Когда нѣкоторые изъ такого рода (людей), ходя съ продажными заблужденіями своими по областямъ и городамъ, пришли также къ галатамъ, и когда галаты, наслушавшись ихъ, почувствовали какъбы какое то отвращеніе къ истинѣ и начали, отбросивъ манну апостольскаго и вселенскаго ученія, услаждаться нечистотами еретической новизны, тогда (Павелъ) употребилъ весь авторитетъ своей апостольской власти и съ крайнею строгостью опредѣлилъ: но аще мы, {649} сказалъ онъ, или ангелъ съ небесе благовѣститъ вамъ паче, еже благовѣстихомъ, анаѳема да бу/с. 16/детъ (Гал. 1, 8). Что значатъ слова его: но аще мы? Почему не сказалъ онъ: но аще азъ? Это значитъ: хотя бы Петръ, хотя бы Андрей, хотя бы Іоаннъ, хотя бы наконецъ весь сонмъ апостоловъ благовѣстилъ вамъ что нибудь другое, чего мы не благовѣствовали, анаѳема да будетъ. Потрясающая угроза! Чтобы утвердить неизмѣнность прежней вѣры, (апостолъ) не пощадилъ ни себя, ни прочихъ соапостоловъ! Мало того, — хотя бы, говоритъ онъ, ангелъ съ небесе благовѣстилъ вамъ паче, еже благовѣстихомъ, анаѳема да будемъ. Ему недостаточно было для охраненія однажды преданной вѣры упомянуть о существахъ человѣческой природы; но онъ обнялъ также и ангельское превосходство. Аще мы, говоритъ, или ангелъ съ небесе. Не то значитъ это, что святые и небесные ангелы дѣйствительно могутъ погрѣшать, но вотъ что онъ хочетъ сказать этимъ: если бы, то есть, случилось даже невозможное, ктобы ни былъ тотъ, кто покусится измѣнить однажды преданную вѣру, анаѳема да будетъ. Но, быть можетъ, слова эти (апостолъ) сказалъ случайно, и произнесъ ихъ скорѣе по человѣческому увлеченію, а не предписалъ по изволенію Божію? Отнюдь нѣтъ. Въ дальнѣйшей своей рѣчи онъ съ удвоенною настойчивостью повторяетъ опять тоже самое и внушаетъ съ особенною силою: якоже предрекохомъ, и нынѣ паки глаголю: аще кто благовѣститъ, вамъ паче, еже пріясте, анаѳема да будетъ (Гал. 1, 9). Не сказалъ: если кто будетъ возвѣщать вамъ что нибудь другое, кромѣ прежде принятаго вами, да будетъ благословенъ, прославленъ, принятъ, но — анаѳема да будетъ, — да будетъ, то есть, отлученъ, отдѣленъ, изверженъ, чтобы лютая язва одной овцы не пятнала ядовитою заразою непорочнаго стада Христова.

9. Но, быть можетъ, это предписано было только галатамъ? Если такъ, то, значитъ, и далѣе упоминаемое въ томъ же посланіи, какъ то: аще живемъ духомъ, духомъ и да ходимъ; не бывшимъ тщеславни, /с. 17/ другъ друга раздражающе, другъ другу завидяще (Гал. 5, 25-26) и проч., предписано также только галатамъ. Но это нелѣпо, нравственныя заповѣди эти равно для всѣхъ обязательны; слѣдовательно и вышеприведенное предостереженіе касательно вѣры равнымъ образомъ также для всѣхъ обязательно, и какъ никому не позволительно раздражать другого или завидовать другому, такъ никому же не позволительно и принимать что-нибудь такое, чего церковь вселенская не благовѣствуетъ всюду. Или, можетъ быть, анаѳематствовать тѣхъ, кто возвѣстилъ бы что-нибудь другое, кромѣ возвѣщеннаго сначала, повелѣвалось только тогда, и нынѣ уже не повелѣвается? Если такъ, то, значитъ, и слѣдующее, чтó здѣсь же говоритъ (апостолъ): глаголю же, духомъ ходите, и похоти плотскія не совершайте(Гал. 5, 16) — повелѣвалось также только тогда, а теперь уже не повелѣвается! Но думать такъ — нечестиво и вмѣстѣ пагубно. (А отсюда) необходимо слѣдуетъ, что если послѣднее (предписаніе) должно быть соблюдаемо во всѣ времена, то и узаконеніе касательно неизмѣнности вѣры постановлено также для всѣхъ временъ. Слѣдовательно, возвѣщать христіанамъ православнымъ что-нибудь такое, чего они прежде не приняли, никогда не позволялось, никогда не позволяется, никогда не будетъ позволяться, — и анаѳематствовать тѣхъ, которые возвѣщаютъ что-либо кромѣ разъ навсегда принятаго, всегда должно было, всегда должно и всегда будетъ должно. Если же такъ, то кто будетъ такъ дерзокъ, чтобы осмѣлиться возвѣстить что-нибудь такое, чего прежде не было возвѣщено въ церкви, или такъ легкомысленъ, что приметъ что-нибудь кромѣ того, что принялъ отъ церкви? Сосудъ {650} избранный (Дѣян. 9, 15), учитель языковъ (Гал. 2, 9), труба апостольская, провозвѣстникъ вселенной, таинникъ небесный, (апостолъ Павелъ) гласитъ въ своихъ писаніяхъ, гласитъ всѣмъ, гласитъ на всѣ времена, на всѣ мѣста, и снова повторяетъ гласъ свой: кто бы ни возвѣстилъ новый догматъ, да будетъ анаѳема! /с. 18/ А съ другой (противоположной) стороны какія-нибудь жабы, моськи, мухи издыхающія, въ родѣ пелагіанъ, жужжатъ православнымъ: мы учредители, мы установители, мы изъяснители, — осудите, что содержали, содержите, что осуждали, отвергните древнюю вѣру, отеческія постановленія, завѣщанія предковъ, и вмѣсто ихъ примите — а что примите? — страшусь выговорить, потомучто все это такъ высокомѣрно, что, кажется, не только утверждать, но и опровергать этого нельзя, нѣкоторымъ образомъ не замаравши себя.

10. Для чего же, спроситъ кто-нибудь, часто Богъ попускаетъ, что нѣкоторыя знаменитыя, поставленныя въ церкви, лица возвѣщаютъ православнымъ новое? Вопросъ справедливый и заслуживающій того, чтобы разсмотрѣть его обстоятельнѣе и пространнѣе; только рѣшать его надобно не отъ своего ума, а по указанію закона Божія, образца учительства церковнаго. Итакъ послушаемъ святого Моисея. Онъ вразумитъ насъ, для чего попускается иногда мужамъ ученымъ, за благодать вѣдѣнія называемымъ у апостола даже пророками (1 Кор. 14, 29), высказывать новые догматы, въ ветхомъ завѣтѣ иносказательно называемые обыкновенно богами иными, по той, конечно, причинѣ, что еретики почитаютъ свои мнѣнія точно такъ же, какъ язычники — боговъ своихъ. Блаженный Моисей пишетъ во Второзаконіи: аще востанетъ среди тебя пророкъ, или соніе видѣти глаголяй себе, то есть, поставленный въ церкви учитель, котораго ученики или слушатели его считаютъ учащимъ какъ бы по откровенію свыше, — что потомъ? И предречетъ, говоритъ, знаменіе и чудо и сбудется то, что онъ говорилъ, — указывается въ нѣкоторомъ родѣ дѣйствительно великій и столько многосвѣдующій учитель, что послѣдователи его считаютъ его не только познавшимъ человѣческое, но могущимъ предузнавать и то, что выше человѣка, каковы были, какъ хвастаютъ ихъ ученики, Валентинъ, Донатъ, Фотинъ, Аполлинарій и другіе имъ подобные, — что далѣе? И речетъ тебѣ, гово/с. 19/ритъ, идемъ и послѣдуемъ богомъ инымъ, ихже не вѣси, и послужимъ имъ, — кто эти боги иные, если не заблужденія чуждыя, тебѣ прежде невѣдомыя, то есть новыя и {651} неслыханныя? И послужимъ имъ, то есть повѣримъ имъ, послѣдуемъ имъ, — что наконецъ? Да не послушаеши, говоритъ, глаголъ пророка того, или видящаго сонъ той. Почему же, скажи, не воспрещается Богомъ учить тому, что Богомъ же воспрещается слушать? Яко, говоритъ, искушаетъ васъ Господь, Богъ вашъ, да явно будетъ, аще любите Его, или нѣтъ, всемъ сердцемъ вашимъ и всею душою вашею (Втор. 13, 1-3). Вотъ яснѣе дня стало, почему промыслъ Божій попускаетъ иногда нѣкоторымъ учителямъ церковнымъ проповѣдывать разнаго рода новые догматы. Да искуситъ васъ, говоритъ, Господь Богъ вашъ. И подлинно, большое искушеніе, когда тотъ, кого ты считаешь пророкомъ, ученикомъ пророческимъ, учителемъ и защитникомъ истины, кого ты очень почтилъ и полюбилъ, вдругъ скрытно вводитъ вредныя заблужденія, которыхъ ты ни узнать скоро не въ состояніи, потомучто предубѣжденъ (въ пользу) древняго учительства, ни осудить легко не считаешь позволительнымъ, потомучто удерживаешься отъ того привязанностію къ древнему учителю.

11. Послѣ этого, быть можетъ, кто-нибудь потребуетъ, чтобы утверждаемое святымъ Моисеемъ было пояснено какими-нибудь церковными примѣрами. Требованіе справедливое и откладывать его надолго не нужно. Начнемъ же съ ближайшаго и извѣстнаго. Какое, думаемъ, въ недавнее время было искушеніе, когда несчастный Несторій, превратившись вдругъ изъ овцы въ волка, началъ терзать стадо Христово, когда большинство даже угрызаемыхъ имъ считали его овцою и потому болѣе терпѣли отъ угрызеній его? Вѣдь могъ ли кто легко прійти къ мысли, что погрѣшаетъ тотъ, кто избранъ по рѣшенію верховной власти, кто окруженъ былъ, повидимому, такимъ вниманіемъ священниковъ, кто, пользуясь большою лю/с. 20/бовію святыхъ и величайшимъ уваженіемъ народа, каждый день всенародно изъяснялъ глаголы Божіи и опровергалъ всякія вредныя заблужденія іудеевъ и язычниковъ? Какимъ образомъ, наконецъ, не могъ удостовѣрить всякаго, что поучаетъ правому, проповѣдуетъ правое, мыслитъ правое тотъ, кто, въ видахъ открыть слухъ къ одной своей ереси, нападалъ на богохульства всѣхъ ересей? Но это-то и было то, о чемъ говоритъ Моисей: искушаетъ васъ Господь Богъ вашъ, аще любите Его, или нѣтъ. Но оставимъ Несторія, который всегда болѣе удивлялъ, нежели приносилъ пользы, болѣе славенъ былъ, нежели опытенъ, возвысился на время во мнѣніи толпы болѣе почеловѣческому {652} благоволенію, нежели по Божію. Вспомнимъ лучше о тѣхъ, которые, имѣя большой успѣхъ и обширную дѣятельность, причинили православнымъ христіанамъ немалое искушеніе. Такъ, предки наши говорятъ, что въ Панноніи Фотинъ былъ искушеніемъ для церкви сирмійской; здѣсь онъ послѣ того, какъ былъ включенъ въ число пастырей по большой любви къ нему всѣхъ и управлялъ (церковью) нѣсколько времени, какъ православный, вдругъ, будто злой пророкъ или сновидецъ, обозначаемый Моисеемъ, началъ убѣждать ввѣренный ему народъ Божій, да послѣдуетъ онъ богамъ инымъ, то есть чуждымъ заблужденіямъ, дотолѣ ему невѣдомымъ. Но это дѣло обыкновенное. Пагубно же то, что для (распространенія) такого беззаконія онъ употреблялъ не подходящія (не для этого собственно данныя) средства; вѣдь онъ имѣлъ большія дарованія, былъ отлично ученъ {653} и обладалъ великимъ даромъ слова; пространно и сильно также состязался и писалъ на обоихъ языкахъ, какъ видно это изъ оставшихся отъ него сочиненій, написанныхъ частію на греческомъ, частію на латинскомъ языкѣ. Но хорошо, что порученныя ему овцы Христовы, весьма бдительныя и осторожныя въ отношеніи къ вселенской вѣрѣ, скоро обратили вниманіе на глаголы предостерегающаго Моисея, и хо/с. 21/тя удивлялись краснорѣчію пророка и пастыря своего, однако и искушеніе уразумѣли; ибо за кѣмъ слѣдовали прежде, какъ за овномъ стада, отъ того стали потомъ бѣгать, какъ отъ волка. И не одинъ Фотинъ, но и Аполлинарій вразумляетъ насъ примѣромъ своимъ относительно опасности означеннаго искушенія церковнаго и вмѣстѣ напоминаетъ намъ о тщательнѣйшемъ храненіи вѣры. Вѣдь и онъ породилъ для слушателей своихъ большія смятенія и большія бѣдствія; потомучто когда въ одну сторону влекъ ихъ авторитетъ церкви, а въ другую привычка къ учителю, и когда они колебались между тою и другою, (тогда) постоянно недоумѣвали, куда имъ лучше пристать. Но, быть можетъ, онъ былъ человѣкъ такого рода, котораго безъ труда можно было презрѣть? Напротивъ, онъ былъ такъ великъ и славенъ, что ему большею частію чрезвычайно скоро вѣрили. Ибо кто превосходилъ его по проницательности ума, по трудолюбію, по учености? Какъ много ересей подавилъ онъ большими сочиненіями, сколько опровергъ онъ враждебныхъ вѣрѣ заблужденій, — доказательствомъ этого служитъ превосходное и огромное сочиненіе, заключающее въ себѣ не менѣе тридцати книгъ, гдѣ онъ массою доводовъ разбилъ безумныя клеветы Порфирія. Долго припоминать всѣ сочиненія его, благодаря которымъ онъ поистинѣ могъ бы сравниться съ превосходнѣйшими строителями (1 Кор. 3, 10) церкви, если бы только, увлекаясь непотребною страстію къ еретической пытливости, не выдумалъ нѣчто новое, чѣмъ и труды свои всѣ осквернилъ, какъ-бы примѣсью какой-нибудь проказы, и сдѣлалъ то, что ученіе его называлось не столько строеніемъ, сколько искушеніемъ церкви.

{654} 12. Послѣ этого, быть можетъ, потребуютъ отъ меня, чтобы я изложилъ ереси упомянутыхъ выше лицъ, то есть Несторія, Аполлинарія и Фотина. Но это не относится къ предмету настоящаго нашего занятія: мы предположили не описывать заблужденія /с. 22/ каждаго, но представить въ примѣръ (заблужденія) немногихъ (лицъ) для яснаго и нагляднаго подтвержденія словъ Моисея о томъ, что если когда какой-нибудь учитель церковный и даже пророкъ, при истолкованіи таинъ пророческихъ, покушается вводить въ церковь Божію что-нибудь новое, то это попускается промысломъ Божіимъ съ тою цѣлію, чтобы искусить насъ. Итакъ полезно будетъ вкратцѣ изложить, въ видѣ отступленія, мнѣнія вышеупомянутыхъ еретиковъ, то есть Фотина, Аполлинарія, Несторія. Ученіе Фотина состоитъ въ слѣдующемъ. Онъ говоритъ, что Богъ одинъ и единственъ, и что Его должно исповѣдывать по-іудейски. Полноту Троицы онъ отвергаетъ и думаетъ, что нѣтъ ни лица Бога Слова, ни лица Духа Святаго. Христа же онъ признаетъ единственно только человѣкомъ, получившимъ начало бытія отъ Маріи, и всячески поучаетъ, что мы должны чтить одно лице Бога Отца и одного Христа человѣка. Такъ учитъ Фотинъ. Аполлинарій же выдаетъ себя признающимъ единство Троицы, но онъ (только исповѣдуетъ) его не вполнѣ такъ, какъ (исповѣдуетъ) здравая вѣра. Относительно же воплощенія Господня онъ явно богохульствуетъ, ибо говоритъ, что во плоти Спасителя нашего или вовсе не было души человѣческой, или же была она, но безъ ума и разума; говорилъ онъ также, что и самая плоть Господа не отъ плоти святой Дѣвы Маріи воспринята, но сошла въ Дѣву съ неба, и, какъ непостоянный всегда (въ мысляхъ), утверждалъ то-то, что она совѣчна Богу Слову, то-то, что она образована изъ божества Слова. Онъ не хотѣлъ допускать, что во Христѣ двѣ сущности, одна божеская, а другая человѣческая, одна отъ Отца, а другая отъ Матери, но самое естество Слова считалъ разсѣченнымъ, на части, какъ будто одна часть его осталась въ Богѣ, а другая преложилась въ плоть; такъ что, когда истина говоритъ, что изъ двухъ сущностей, одинъ Христосъ, онъ, противникъ истины, утверждаетъ, что изъ единаго божества Хри /с. 23/ стова образовались двѣ сущности. Таково ученіе Аполлинарія. А Несторій страдаетъ недугомъ, противоположнымъ Аполлинаріеву. Притворяясь, будто различаетъ во Христѣ двѣ сущности, онъ вдругъ вводитъ два лица, и, по неслыханному злочестію, допускаетъ двухъ {655} сыновъ Божіихъ, двухъ Христовъ, одного Бога, а другого человѣка, одного родившагося отъ Отца, а другого — отъ матери. Поэтому-то и утверждаетъ онъ, что святую Марію должно называть не Богородицею, а Христородицею, потому, то есть, что отъ нея родился (будто бы) не Христосъ-Богъ, но Христосъ-человѣкъ. А если кому приходитъ на мысль, что въ сочиненіяхъ своихъ онъ говоритъ объ одномъ Христѣ и возвѣщаетъ объ одномъ лицѣ Христа, то пусть этому не вѣритъ неосмотрительно. Такъ поступаетъ онъ или какъ искусный обманщикъ, чтобы чрезъ добро удобнѣе внушить и зло, какъ говоритъ апостолъ: благимъ ми содѣлалъ смерть (Рим. 7, 13); или, въ видахъ обольстить, притворяется, какъ сказали мы, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ сочиненій своихъ признающимъ одного Христа и одно лице Христово, или же внушаетъ, что два лица соединились въ одного Христа уже послѣ того, какъ Дѣва родила, такъ однако, что во время зачатія или рожденія дѣвическаго и нѣсколько послѣ было, какъ утверждаетъ онъ, два Христа, — т. е. Христосъ родился сначала человѣкомъ обыкновеннымъ и единственнымъ и не былъ еще соединенъ со Словомъ Божіимъ единствомъ лица, но потомъ сошло на него лице воспринимающаго Слова; и хотя теперь, по воспріятіи, пребываетъ Онъ въ славѣ Бога, однако нѣкогда не было, повидимому, никакой разности между Нимъ и прочими людьми.

13. Итакъ — вотъ что лаютъ противъ каѳолической вѣры бѣшеныя собаки: Несторій, Аполлинарій и Фотинъ! Фотинъ не признаетъ Троицы; Аполлинарій называетъ естество Слова преложимымъ, не исповѣдуетъ, что во Христѣ двѣ сущности, отрицаетъ или всю душу Христа или же умъ и разумъ въ ней, и /с. 24/ утверждаетъ, что вмѣсто ума было Слово Божіе; Несторій увѣряетъ, что или всегда есть или нѣкогда было два Христа. Церковь же вселенская, право мысля и о Богѣ и о Спасителѣ нашемъ, не изрекаетъ хулы ни относительно таинства Троицы, ни относительно воплощенія Христова. Ибо она чтитъ и одно божество въ полнотѣ Троицы и равенство Троицы въ одномъ и томъ же величествѣ, и исповѣдуетъ, что Іисусъ Христосъ одинъ, а не два, и что Онъ Богъ и вмѣстѣ человѣкъ. Въ Немъ, по вѣрѣ ея, лице одно, но сущности двѣ, — двѣ сущности, но лице одно: двѣ сущности потому, что Слово Божіе неизмѣняемо, такъ что не можетъ преложиться въ плоть, лице одно потому, что исповѣданіе двухъ сыновъ показывало бы, что (церковь) чтитъ четверицу, а не Троицу. Но стóитъ труда представить это раздѣльнѣе и выразительнѣе. Въ Богѣ сущность одна, но три лица; во Христѣ двѣ сущности, но лице одно. Въ Троицѣ Иный и Иный, а не иное и иное, въ Спасителѣ же иное и иное, а не Иный и Иный. Какъ въ Троицѣ Иный и Иный, а не иное и иное? А такъ, что иное лице Отца, иное лице Сына, иное лице Духа Святаго, но естество Отца и Сына и Святаго Духа не иное и иное, но одно и то же. Какъ въ Спасителѣ иное и иное, а не Иный и Иный? А такъ, что иная сущность божества, а иная сущность человѣчества; но божество и человѣчество — не иный и иный, но одинъ и тотъ же Христосъ, одинъ и тотъ же Сынъ Божій и одно и то же лице одного и того же Христа и Сына Божія, подобно тому какъ въ человѣкѣ иное плоть и иное душа, но душа и плоть — одинъ и тотъ же человѣкъ. Въ Петрѣ и Павлѣ иное душа, а иное плоть; но плоть и душа не {656} два Петра, или душа — иный Павелъ, а плоть — иный, но одинъ и тотъ же Петръ, одинъ и тотъ же Павелъ, состоящій изъ двухъ различныхъ естествъ души и плоти. Такъ и въ одномъ и томъ же Христѣ двѣ сущности; но одна божеская, а другая человѣческая, одна отъ Отца Бога, а другая отъ Матери Дѣ/с. 25/вы, одна совѣчная и равная Отцу, а другая произшедшая во времени и меньшая Отца, одна единосущная Отцу, а другая единосущная Матери, но въ той и другой сущности одинъ и тотъ же Христосъ. Слѣдовательно, не иный Христосъ Богъ, а иный (Христосъ) человѣкъ, не иный несотворенный, а иный сотворенный, не иный безстрастный, а иный удобостраждущій, не иный равный Отцу, а иный меньшій Отца, не иный отъ Отца, а иный отъ Матери, но одинъ и тотъ же Христосъ Богъ и человѣкъ, одинъ и тотъ же несотворенный и сотворенный, одинъ и тотъ же неизмѣняемый и безстрастный, одинъ и тотъ же удобоизмѣняемый и удобостраждующій, одинъ и тотъ же и равный Отцу и меньшій Отца, одинъ и тотъ же отъ Отца рожденный прежде вѣковъ, одинъ и тотъ же отъ Матери рожденный во времени, совершенный Богъ, совершенный человѣкъ. Въ Богѣ — полное божество, а въ человѣкѣ — полное человѣчество. Говорю: полное человѣчество, потомучто оно имѣетъ душу и вмѣстѣ плоть, но плоть истинную, нашу, матернюю, а душу, одаренную смысломъ, обладающую умомъ и разумомъ. Слѣдовательно, во Христѣ — Слово, душа, плоть; но все это одинъ Христосъ, одинъ Сынъ Божій и одинъ Спаситель и Искупитель нашъ. Одинъ же не удобоповреждаемымъ какимъ-то сліяніемъ божества и человѣчества, но неповреждаемымъ и особеннымъ нѣкіимъ единствомъ лица. Ибо и соединеніе то непреложило и не перемѣнило Инаго въ иное (таково собственно заблужденіе аріанъ), но такъ сопрягло то и другое во едино, что, при всегдашнемъ бытіи {657} во Христѣ единства одного и того же лица, во вѣки также пребываетъ (въ Немъ) свойство каждаго естества, т. е. то, по чему ни Богъ не начинаетъ быть когда-нибудь тѣломъ, ни тѣло не перестаетъ быть когда-нибудь тѣломъ. Это ясно видно и изъ примѣра, взятаго съ человѣка. Каждый изъ людей не теперь только, но и впредь будетъ состоять изъ души и тѣла; однако ни тѣло никогда не преложит/с. 26/ся въ душу, ни душа никогда не преложится въ тѣло, но тогда какъ каждый изъ людей будетъ жить безконечно, въ каждомъ же изъ людей безконечно же пребудетъ необходимо различіе той и другой сущности. Такъ и во Христѣ на вѣки должно сохраниться свойство той и другой сущности, собственное каждой изъ нихъ, съ сохраненіемъ однакожъ единства лица.

14. Но когда такъ часто мы упоминаемъ о лицѣ и говоримъ, что Богъ сталъ человѣкомъ чрезъ личное (единеніе съ естествомъ человѣческимъ) (per personam), то крайне должно опасаться мысли, будто мы говоримъ, что Богъ Слово воспріялъ свойственное намъ по подражанію только, и что Онъ свойственное человѣческой жизни дѣлалъ не какъ истинный человѣкъ, но мнимо, какъ бываетъ обыкновенно на зрѣлищахъ, гдѣ одинъ вдругъ представляетъ многія лица, а самъ не есть ни одно изъ нихъ. Вѣдь всякій разъ какъ берутся подражать какому-нибудь чужому дѣйствію, обязанности или дѣла другихъ совершаютъ такъ, что совершители ихъ не суть тѣ самые, кого они представляютъ. Такъ, (для примѣра возьмемъ образчикъ съ мірскихъ людей и манихеевъ), когда актеръ-трагикъ представляетъ священника или царя, то самъ не есть ни священникъ, ни царь, потомучто при окончаніи представленія одновременно перестаетъ быть и тѣмъ лицомъ, которое онъ принималъ на себя. Прочь отъ насъ это непотребное и злочестивое игралище! Безуміе это пусть остается (безуміемъ) манихеевъ. Они, проповѣдники вымысловъ, говорятъ, что Богъ Сынъ Божій воспринималъ обликъ человѣческій (personam hominis) не существенно, но жилъ и дѣйствовалъ, (какъ человѣкъ), какъ-то мнимо, призрачно. Каѳолическая же вѣра говоритъ, что Слово Божіе такъ стало человѣкомъ, что свойственное намъ воспріяло не призрачно и мнимо, но истинно и дѣйствительно (expresseque), и свойственному людямъ Оно не подражало, какъ чужому, но совершало его, какъ /с. 27/ свое, и вообще чтó ни дѣлало Оно, то и было (на самомъ дѣлѣ). Мы сами, когда говоримъ, мыслимъ, живемъ, существуемъ, то не подражаемъ людямъ, но представляемъ изъ себя дѣйствительно сущихъ (людей). Такъ, Петръ и Іоаннъ — наименую наипаче ихъ — были людьми не по подражанію, но дѣйствительно. Такъ и Павелъ не принималъ на себя видъ апостола или не представлялъ Павла, но былъ апостоломъ и Павломъ дѣйствительно. Такъ и Богъ Слово тѣмъ, что воспріялъ и имѣлъ плоть, говорилъ, дѣйствовалъ, страдалъ по плоти, безъ всякаго однако тлѣнія естества своего, соизволилъ показать и предъявить именно то, что Онъ не подражалъ совершенному человѣку или представлялъ его, что Онъ не казался или представлялся истиннымъ человѣкомъ, но былъ имъ дѣйствительно. Итакъ, какъ душа, соединенная съ плотію, а не преложившаяся однако въ плоть, не подражаетъ человѣку, но есть человѣкъ и человѣкъ не по видимости, но существенно: такъ и Богъ Слово, безъ {658} всякаго преложенія Себя, чрезъ соединеніе, а не чрезъ сліяніе Себя съ человѣкомъ, сталъ человѣкомъ не по подражанію, но дѣйствительно. Поэтому совершенно должно быть отринуто понятіе о лицѣ, по которому всегда иный есть тотъ, кто подражаетъ, и иное то, чему подражаютъ, по которому представляющій никогда не есть тотъ, кого онъ представляетъ. Не дай Богъ вѣрить, что Богъ Слово воспріялъ человѣка (personam hominis) этимъ ложнымъ образомъ; но — такъ, что, сохраняя сущность свою наизмѣнною и воспринимая (въ Себя) естество совершеннаго человѣка, Онъ самолично сталъ плотію, человѣкомъ, (носителемъ) облика человѣческаго (persona hominis), — не кажущимся, но истиннымъ (образомъ), не по подраженію, но существенно, не такъ наконецъ, чтобы переставалъ Онъ вмѣстѣ (съ окончаніемъ) дѣйствія, но такъ, что Онъ всегда долженъ пребыть по сущности.

15. Итакъ — это единство лица во Христѣ сопряг/с. 28/лось и совершилось отнюдь не послѣ того, какъ Дѣва родила, но въ самой утробѣ Дѣвы. Ибо мы крайне должны заботиться, чтобы исповѣдывать не только то, что Христосъ одинъ, но и то, что Онъ всегда одинъ; потомучто не должно быть терпимо то богохульство, по которому ты, согласившись признать, что нынѣ Онъ одинъ, станешь утверждать, что нѣкогда однако Онъ былъ не одинъ, но было два (Христа), именно — одинъ со времени крещенія, а два во время рожденія. Сего безмѣрнаго нечестія мы можемъ избѣжать тогда только, когда будемъ исповѣдывать, что человѣкъ соединенъ съ Богомъ единствомъ лица не съ вознесенія, или воскресенія, или крещенія, но уже въ Матери, въ утробѣ, въ самомъ наконецъ зачатіи дѣвическомъ. По причинѣ сего-то единства лица, безъ различія и безъ разбору, свойственное Богу усвояется человѣку, а свойственное человѣку (quae carnis propria) приписывается Богу. Поэтому-то написано, по вдохновенію Божію, какъ то, что Сынъ человѣческій сошелъ съ неба (Іоан. 3, 13), такъ и то, что распятъ на землѣ Господь славы (majestatis) (1 Кор. 2, 8). По тому же самому, когда содѣлалась плоть Господа, то называется содѣлавшимся самое Слово Божіе (Іоан. 1, 14), — исполняющеюся самая Премудрость Божія (Лук. 2, 40), — созданнымъ (самый) Разумъ (Притч. 8, 22), и пророчески говорится, что Его руки и ноги ископаны (Псал. 21, 17). По причинѣ этого-то, говорю, единства лица, сообразно той же тайнѣ, состоялось и то, что совершенно по-православному вѣрятъ и крайне нечестиво отвергаютъ, что при рожденіи плоти Слова отъ непорочной Матери родился отъ Дѣвы Самъ Богъ Слово. А когда такъ, то не дай Богъ, чтобы кто-нибудь покусился лишать святую Марію преимущества божественной благодати и особенной славы. Ее, по исключительному нѣкоему дару Господа и Бога нашего, а ея Сына, истиннѣйше и блаженнѣйше должно исповѣдывать Богородицею, но Богородицею не въ томъ смыслѣ, въ какомъ пред/с. 29/полагаетъ одна нечестивая ересь, утверждающая, что ее должно называть Матерію Божіею по одному имени, т. е. потому, что она родила будто бы того человѣка, который послѣ сталъ Богомъ подобно тому, какъ мы называемъ (матерями) мать пресвитера или епископа, — не отъ того, что она раждаетъ пресвитера или епископа, но отъ того, что она родила того человѣка, который послѣ сталъ пресвитеромъ или епископомъ. Не въ этомъ, говорю, смыслѣ святая Марія — Богородица. (Она Богородица) потому, что, какъ сказано выше, уже въ освященной утробѣ ея совершилось то святосвященное таинство, въ слѣдствіе котораго по причинѣ особеннаго и исключительнаго единства лица, какъ Слово во плоти есть плоть, такъ и человѣкъ въ Богѣ есть Богъ.

16. Но пора уже, для укрѣпленія памяти, т. е. для того, {659} чтобы и повторенное уразумѣть полнѣе и усвоенное удержать крѣпче, — пора уже вкратцѣ сказанное выше объ упомянутыхъ ересяхъ и о каѳолической вѣрѣ повторить еще короче и сжатѣе. Итакъ анаѳема Фотину, который не принимаетъ полноты Троицы и проповѣдуетъ, что Христосъ есть только особенный человѣкъ. Анаѳема Аполлинарію, который допускаетъ во Христѣ тлѣнность преложившагося божества и устраняетъ свойство совершеннаго человѣчества. Анаѳема Несторію, который отрицаетъ рожденіе отъ Дѣвы Бога, допускаетъ двухъ Христовъ и, по изгнаніи вѣры въ Троицу, вводитъ къ намъ четверицу. Напротивъ блаженна вселенская церковь, которая чтитъ единаго Бога въ полнотѣ Троицы и также равенство Троицы въ единомъ божествѣ, такъ что ни особенность сущности не смѣшиваетъ свойства лицъ, ни различіе Троицы не раздѣляетъ также единства Божества. Блаженна, говорю, церковь, которая вѣруетъ, что во Христѣ двѣ истинныя и совершенныя сущности, но лице Христа одно, такъ что ни различіе естествъ не раздѣляетъ единства лица, ни единство лица не смѣшиваетъ также различія сущно/с. 30/стей. Блаженна, говорю, церковь, которая, дабы показать, что Христосъ всегда есть и былъ одинъ, исповѣдуетъ, что человѣкъ соединился съ Богомъ не по рожденіи, но уже въ самой утробѣ Матери. Блаженна, говорю, церковь, которая признаетъ, что Богъ сталъ человѣкомъ не чрезъ преложеніе естества, но путемъ личнаго (единенія) (personae ratione), (единенія) же личнаго не призрачнаго и преходящаго, но существеннаго и пребывающаго. Блаженна, говорю, церковь, которая проповѣдуетъ, что это единство лица имѣетъ такую силу, что, въ слѣдствіе его, она чудно и неизреченно-непостижимо приписываетъ и божеское человѣку и человѣческое Богу; ибо въ слѣдствіе его она какъ и не отвергаетъ, что человѣкъ сошелъ съ неба по божеству, такъ и вѣруетъ, что Богъ сталъ (Іоан. 1, 14) на землѣ, пострадалъ и распятъ по человѣчеству; въ слѣдствіе его, наконецъ, она исповѣдуетъ и человѣка Сыномъ Божіимъ и Бога Сыномъ Дѣвы. Итакъ блаженно и досточтимо, благословенно и святосвященно и совершенно достойно того, чтобы быть сравнену съ превысшимъ хваленіемъ ангельскимъ, то исповѣданіе, которое славитъ единаго Господа Бога въ троичной святынѣ, ибо оно потому наипаче проповѣдуетъ единство Христа, чтобы не престало таинство Троицы. Пусть сказано это въ видѣ отступленія; {660} въ другое время, если соизволитъ Богъ, раскроемъ и изъяснимъ это пространнѣе. Теперь возвратимся къ цѣли.

17. Выше мы говорили, что въ церкви Божіей заблужденіе учителя бывало искушеніемъ народа, и искушеніемъ тѣмъ большимъ, чѣмъ ученѣе былъ заблуждавшійся. Этому поучали мы, во-первыхъ, авторитетомъ писанія, во-вторыхъ, примѣрами церковными, т. е. припоминаніемъ о тѣхъ, которые, державшись нѣкогда здравой вѣры, напослѣдокъ однако или уклонились въ чуждую секту, или сами основали свою ересь. Предметъ этотъ весьма важенъ, заслуживаетъ изученія и стóитъ новаго разсмотрѣнія. Нашъ долгъ /с. 31/ хорошенько изъяснить и утвердить его посредствомъ многихъ примѣровъ, дабы всѣ истинно православные знали, что ихъ обязанность въ слѣдъ за церковью принимать ея учителей, а не въ слѣдъ за учителями покидать вѣру церкви. Хотя мы въ состояніи указать много такихъ (лицъ), которыя бывали (для народа) искушеніемъ означеннаго рода, однако думаемъ, что въ искушеніи этомъ едва-ли кто можетъ сравниться съ Оригеномъ. Въ этомъ (человѣкѣ) весьма много было столь превосходнаго, особеннаго, удивительнаго, что всякій легко рѣшился бы основываться на его вѣрѣ во всемъ, чтó бы ни утверждалъ. Вѣдь, если авторитетъ достигается жизнію, то (Оригенъ) былъ весьма трудолюбивъ, цѣломудренъ, выносливъ, терпѣливъ. Если (онъ сообщается) происхожденіемъ или воспитаніемъ, {661} то кто знаменитѣе того, кто, во-первыхъ, родился въ такомъ домѣ, который прославился мученичествомъ, и кто, во-вторыхъ, будучи лишенъ за Христа не только отца, но и всего имѣнія, столько преуспѣлъ среди крайностей святой бѣдности, что за славу «Исповѣданія Господня» часто, говорятъ, подвергался оскорбленіямъ. И не это одно только было въ немъ, чтó впослѣдствіи все послужило въ искушеніе, но онъ обладалъ и такимъ сильнымъ, глубокимъ, острымъ, изящнымъ умомъ, что всѣхъ почти далеко превосходилъ. Онъ былъ ученъ и свѣдущъ во всемъ такъ богато, что немного останется въ любомудріи божественномъ, едва-ли что есть и можетъ быть въ любомудріи человѣческомъ, чего не зналъ бы онъ въ совершенствѣ: онъ не только вполнѣ владѣлъ греческими знаніями, но и еврейскія изучилъ какъ {662} слѣдуетъ. А что сказать о краснорѣчіи того, кто говорилъ такъ пріятно, такъ чисто, такъ сладостно, что изъ устъ его текли, по моему мнѣнію, не слова, а какія то медовыя воды? Чего темнаго для уразумѣнія не сдѣлалъ онъ яснымъ своими истолкованіями? Чего труднаго для совершенія не сдѣлалъ онъ такимъ, что представлялось бы весьма легкимъ? /с. 32/ Подумаютъ, что онъ связалъ мысли свои и положенія только сплетеніемъ доводовъ? Напротивъ, никогда не было такого учителя, который употреблялъ бы столько доказательствъ изъ божественнаго закона, (сколько онъ). Быть можетъ, онъ немного написалъ? Больше его (не написалъ) никто изъ смертныхъ, такъ что мнѣ представляется невозможнымъ не только прочитать, но даже пріобрѣсть всѣ (сочиненія) его; а чтобы не доставало у него ни одного изъ средствъ къ знанію, онъ преисполненъ былъ долготою лѣтъ [6]. Можетъ быть онъ не былъ слишкомъ счастливъ (въ отношеніи) учениковъ? Кто же когда-либо былъ счастливѣе? Отъ него произошло безчисленное множество учителей, множество пастырей, исповѣдниковъ и мучениковъ. А кто можетъ описать, какъ всѣ они удивлялись ему, прославляли его, были признательны къ нему? Кто изъ благочестивыхъ не стремился къ нему изъ отдаленныхъ странъ свѣта? Кто изъ христіанъ неуважалъ его, какъ пророка почти? Кто изъ философовъ не чтилъ его, какъ учителя? А въ какомъ почетѣ былъ онъ не только у частныхъ людей, но и у самой власти царской, повѣствуетъ исторія, сообщая, что его вызывала къ себѣ мать императора Александра, особенно по уваженію къ небесной мудрости, которою онъ былъ любимъ и которую и она любила, О томъ же свидѣтельствуютъ и письма его, написанныя съ авторитетомъ учительства христіанскаго къ императору Филиппу, который первый изъ государей римскихъ {663} сдѣлался христіаниномъ. Если кто не вѣритъ свидѣтельству христіанскому, нашему повѣствованію объ его неимовѣрномъ знаніи, тотъ пусть повѣритъ по крайней мѣрѣ языческому извѣстію (объ этомъ), — свидѣтельству философовъ. Извѣстный нечестивецъ Порфирій говоритъ, что, возбужденный славою его, онъ почти мальчикомъ прибылъ въ Александрію и здѣсь видѣлъ его уже старцемъ, но въ полномъ ве/с. 33/личіи и славѣ, (потомучто онъ вмѣщалъ въ себѣ ковчегъ всѣхъ знаній. Недостало бы у меня времени, если бы я рѣшился исчислить хотя малѣйшую долю заслугъ такого мужа, (какъ Оригенъ), которыя однако всѣ относились не къ одной славѣ религіи, но и къ великости искушенія. Кто могъ легко оторваться отъ мужа, (обладающаго) такимъ умомъ, такою ученостью, такою обходительностью (въ обращеніи), или лучше (сказать, кто могъ) не имѣть того мнѣнія, что онъ скорѣе желаетъ погрѣшать вмѣстѣ съ Оригеномъ, нежели мыслить истинное съ другими и т. п.? Дѣло въ томъ, что искушеніе отъ столь знаменитаго лиша, учителя, пророка, не обыкновенное какое-нибудь, но, какъ показали послѣдствія, чрезвычайно опасное, весьма многихъ отторгло отъ цѣлости вѣры. Великій и славный Оригенъ съ большою надменностію пользовался даромъ Божіимъ, безъ границъ потворствовалъ уму своему, слишкомъ много довѣрялъ себѣ, ни во что ставилъ древнюю простоту христіанской религіи, воображалъ себя смыслящимъ больше всѣхъ, и, презирая преданія церковныя и учительства древнихъ, толковалъ нѣкоторыя мѣста Писаній на новый ладъ. {664} Поэтому и онъ заслужилъ того, чтобы о немъ говорилось церкви Божіей: аще востанетъ среди тебя пророкъ (Втор. 13, 1), и нѣсколько ниже: да не послушаеши, говоритъ, глаголъ пророка того (— ст. 3); и еше: Яко, говоритъ, искушаетъ васъ Господь Богъ вашъ, аще любите Его или нѣтъ (— ст. 3). Въ самомъ дѣлѣ не искушеніе только, но большое искушеніе — вдругъ непримѣтно и постепенно склонять отъ древней религіи къ новому непотребству церковь, которая вполнѣ была предана (deditam) ему, всецѣло удивлялась его уму, знанію, краснорѣчію, жизни и обхожденію, которая ни въ чемъ его не подозрѣвала и нисколько его не опасалась. Скажетъ кто-нибудь: сочиненія Оригена повреждены? Не противорѣчу этому, даже желаю, чтобы такъ было; вѣдь объ этомъ говорили и писали нѣкоторые не только изъ православ/с. 34/ныхъ, но и изъ еретиковъ. Но это-то и должны мы замѣтить теперь, что, хотя не онъ самъ, однако сочиненія, изданныя подъ его именемъ, служатъ большимъ искушеніемъ: наполненныя множествомъ заразительныхъ богохульствъ, они и читаются и пользуются любовію, не какъ чужія, но какъ его собственныя, такъ что хотя у Оригена и не было намѣренія измыслить заблужденіе, однакожъ авторитетъ Оригеновъ имѣетъ, видимо, силу увлекать въ заблужденіе.

18. Точно таково значеніе и Тертулліана. Какъ Оригенъ у грековъ, такъ Тертулліанъ у латинянъ удобно можетъ быть признанъ первымъ изъ всѣхъ нашихъ (учителей). Ибо кто ученѣе, кто опытнѣе этого мужа въ вещахъ божескихъ и человѣческихъ? Удивительно обширнымъ умомъ своимъ онъ обнялъ всю философію и всѣ системы философскія, писателей и защитниковъ системъ и всѣ ихъ науки, перемѣны судебъ и занятій. Не отличался-ли онъ также умомъ столь возвышеннымъ и сильнымъ, что во всемъ, чтó бы ни взялся опровергать, ничего почти не было такого, во что не проникъ бы онъ проницательностью, или чего не препобѣдилъ бы онъ разсудительностью? А, далѣе, кто въ состояніи описать достоинства его рѣчи, которая исполнена такой непонятной силы доводовъ, что кого не можетъ склонить къ согласію на нихъ, тѣхъ приневоливаетъ (къ тому), у которой почти сколько словъ, столько же мыслей; чтó ни чувство, то побѣда? Это знаютъ Маркіоны, Апеллесы, Праксеи, Гермогены, іудеи, язычники, гностики и прочіе, чьи богохульства ниспровергъ онъ, какъ бы молніями какими, множествомъ большихъ сочиненій своихъ. Однакожъ, послѣ всего этого, и онъ, т. е. Тертулліанъ, не слишкомъ твердый въ каѳолическомъ ученіи (catholici dogmatis), т. е. во всеобщей и древней вѣрѣ, и болѣе велерѣчивый, нежели благоуспѣшный, перемѣнивъ наконецъ мысли, сдѣлалъ напослѣдокъ то, что блаженный исповѣдникъ Иларій пишетъ о немъ въ одномъ мѣстѣ: «впавъ впослѣд/с. 35/ствіи въ заблужденіе, онъ обезславилъ достоинство заслуживающихъ вѣроятія сочиненій своихъ». И былъ онъ также большимъ искушеніемъ въ церкви. Но объ этомъ не хочу говорить больше. Упомяну только, что, увѣряя, вопреки заповѣди Моисея, что возникшія въ церкви новыя безумства Монтана и безумныя грезы новоизмышленнаго ученія безумныхъ женщинъ суть истинныя пророчества, и онъ заслужилъ этимъ то, {665} чтобы о немъ и о сочиненіяхъ его говорилось: аще востанетъ среди тебя пророкъ, и затѣмъ: да не послушаеши глаголъ пророка того. Почему? Яко искушаетъ васъ, говоритъ, Господь Богъ вашъ, аще любите Его или нѣтъ.

19. Итакъ изъ этихъ, (представленныхъ нами), значительныхъ и множества другихъ подобныхъ имъ примѣровъ церковныхъ мы явственно должны усмотрѣть и подъ руководствомъ предписаннаго во Второзаконіи яснѣе дня увидать, что если какой учитель церковный заблудитъ когда-нибудь отъ вѣры, то это попускается Промысломъ Божіимъ для испытанія насъ въ томъ, любимъ-ли мы Бога всѣмъ сердцемъ и всею душею нашею, или не любимъ.

20. А когда такъ, то подлинно и истинно православенъ тотъ, кто къ церкви, кто къ тѣлу Христову, кто къ истинѣ Божіей приверженъ всею душею, кто выше божественной религіи, выше вселенской вѣры ничего не ставитъ: ни авторитета, ни любви, ни дарованій, ни краснорѣчія, ни философіи какого-нибудь человѣка, но, презирая все это и пребывая въ вѣрѣ твердымъ, постояннымъ, непоколебимымъ, считаетъ долгомъ своимъ содержать только то и вѣрить только тому, о чемъ извѣстно, что это съ древности согласно содержала вся церковь вселенская, а о чемъ узнаетъ, что оно послѣ вводится кѣмъ-нибудь однимъ помимо всѣхъ, или вопреки всѣмъ святымъ, какъ новое и неслыханное, то признаетъ относящимся не къ религіи, но больше къ искушенію, внимая также въ особенности изреченію блаженнаго апостола /с. 36/ Павла, который въ первомъ посланіи къ коринѳянамъ пишетъ: подобаетъ и ересемъ быти, да искусніи явленіи бываютъ въ васъ (1 Кор. 11, 19). Какъ-бы такъ говоритъ (апостолъ): виновники ересей для того не тотчасъ искореняются Богомъ, да искусніи явлени бываютъ, то есть чтобы видно было, какъ крѣпко, какъ вѣрно и непоколебимо любитъ каждый вѣру вселенскую. И дѣйствительно, какъ только покажется какая-нибудь новизна, сейчасъ видна дѣлается тяжесть зеренъ и легкость мякины. Тогда безъ большого усилія сметается съ гумна все, что не тяготѣло къ нему никакою тяжестію: одни совсѣмъ улетаютъ, неизвѣстно куда; другіе такъ встревожены, что и погибнуть боятся {666} и опомниться стыдятся, — растерянные, полумертвые, полуживые, потомучто они приняли въ себя яда такое количество, которое не убиваетъ, но и въ желудкѣ не переваривается, смерти не причиняетъ, но и жить не позволяетъ. Увы, состояніе достойное сожалѣнія! Какими приливами и отливами заботъ, какими безпокойствами тревожатся они! То съ усиленіемъ заблужденія несутся они, куда вѣтеръ гонитъ; то, пришедши въ себя, отбиваются, какъ волны, назадъ. То съ слѣпою отвагою бросаются на то, что очевидно имъ не извѣстно, то съ неразумнымъ страхомъ пугаются совершенно извѣстнаго, и совсѣмъ не знаютъ, куда итти, куда вернуться, чего искать, чего бѣжать, чего держаться, что оставить. Впрочемъ это смятеніе колеблющагося и нерѣшительнаго сердца если бы только они захотѣли вникнуть, есть врачевство, подаваемое имъ Божіимъ милосердіемъ. Внѣ безопаснѣйшей пристани вселенской вѣры они для того мучатся, казнятся и почти совсѣмъ изнываютъ отъ разныхъ бурныхъ помысловъ, чтобы опустили поднятые вверхъ паруса возносливаго ума, не кстати распущенные ими подъ вѣтеръ новизны, воротились и снова стали въ надежднѣйшее пристанище безмятежной и благой матери (церкви), изрыгнувъ горькія и тревожныя волны заблужденій, чтобы пить за тѣмъ /с. 37/ животворные потоки ключевой воды. Пусть изучатъ они хорошо, чего не знали хорошо, и что во всемъ содержаніи догматическаго ученія церкви можно постигнутъ, то пусть постигаютъ, а чего нельзя, въ то пусть вѣрятъ.

21. А когда такъ; то снова и снова размышляя и передумывая про себя объ этомъ (предметѣ), не могу довольно надивиться такому безумству нѣкоторыхъ людей, такому нечестію ослѣпленнаго ума, такой, наконецъ, страсти къ заблужденію, что не довольствуются они однажды преданнымъ и издревле принятымъ правиломъ вѣры, но каждый день ищутъ новаго да новаго, и всегда жаждутъ что-нибудь прибавить къ религіи, измѣнить въ ней, убавить отъ нея, какъ будто она не небесный догматъ, которому достаточно быть однажды открыту, а земное учрежденіе, могущее усовершаться только постоянными поправками, или лучше, опроверженіями! Между тѣмъ божественныя вѣщанія гласятъ: не прелагай предѣлъ, яже положиша отцы твои (Притч. 22, 28); выше Судіи не суди (Сир. 8, 17); разоряющаго ограду, угрызнетъ его змій (Екклез. 10, 8). То же самое (внушаетъ) и слѣдующее изреченіе апостола, которымъ, какъ-бы мечемъ какимъ духовнымъ, много разъ обсѣкаемы были и всегда должны быть обсѣкаемы всѣ преступныя новизны всѣхъ ересей: о Тимоѳее, преданіе сохрани, уклоняяся скверныхъ новизнъ словъ и прекословій лжеименнаго разума, о немъ же нѣцыи хвалящеся, о вѣрѣ погрѣшиша (1 Тим. 6, 20-21). Находятся же послѣ того люди, до такой степени зачерствѣвшіе, какъ глыба, неподатливые, какъ наковальня, упорные, какъ кремень, что не поддаются такому гнету глаголовъ небесныхъ, не разбиваются такими тяжестями, не сокрушаются такими молотами, не истлѣваютъ, наконецъ, подъ такими молніями! Уклоняйся, говоритъ (Апостолъ), скверныхъ новизнъ словъ, — не сказалъ: древностей, не сказалъ: старины; напротивъ, противоположеніемъ ясно показалъ, чему слѣдовать. Если укло/с. 38/няться надобно новизны, то держаться должно древности; если новизна непотребна, то старина священна. И прекословій, говоритъ, лжеименнаго разума. Дѣйствительно, въ еретическихъ ученіяхъ наименованія лживы: невѣжество тамъ называется разумомъ, туманъ ясностью, мракъ {667} свѣтомъ. О немже, говоритъ, нѣцыи хваляшеся, о вѣрѣ погрѣшиша. Чѣмъ же хвалясь, погрѣшили они, какъ не новымъ, какимъ-бы ни было, и невѣдомымъ ученіемъ? Послушай кого-нибудь изъ нихъ, что они говорятъ: «идите, (говорятъ), несмысленные и жалкіе, обыкновенно называющіеся православными, и научитесь истинной вѣрѣ, которую кромѣ насъ никто не понимаетъ, которая прежде много вѣковъ скрывалась, а недавно открыта и стала явна; но учитесь украдкой и тайкомъ, — это вамъ доставитъ удовольствіе». И еще: «когда научитесь; то учите скрытно, чтобы ни міръ не слыхалъ, ни церковь не знала: потомучто понять такую непостижимую тайну дано не многимъ». Не голосъ-ли это блудницы, зовущей къ себѣ, въ Притчахъ Соломоновыхъ, прохожихъ, идущихъ своею дорогою? Вотъ ея слова: иже есть отъ васъ безумнѣйшій, да уклонится ко мнѣ. И несмыслящихъ уговариваетъ она, глаголющи: хлѣбамъ сокровеннымъ въ сладость прикоснитеся, и воду татьбы сладкую пійте. Что далѣе? Онъ же, говоритъ (Премудрый), не вѣсть, яко земнородніи у нея погибаютъ(Притч. 15, 16-18). Кто эти земнородные, объясняетъ Апостолъ. Это тѣ, говоритъ онъ, которые о вѣрѣ погрѣшиша (1 Тим. 6, 21).

22. Но стóитъ труда разсмотрѣть все это мѣсто изъ Апостола съ особеннымъ вниманіемъ. О Тимоѳее, говоритъ онъ, преданіе сохрани, уклоняяся скверныхъ новизнъ словъ. О! Восклицаніе это означаетъ и предвѣдѣніе и любовь: Апостолъ предвидѣлъ имѣвшія быть заблужденія и напередъ оплакалъ ихъ. Кто теперь Тимоѳей, если не вся вообще церковь, или не все въ частности сословіе (corpus) ея представителей, которые какъ сами обязаны блюсти, такъ и другимъ /с. 39/ должны сообщать неповрежденное знаніе божественной вѣры? Что значитъ: преданіе сохрани? Значитъ: сторожи, потомучто есть воры, есть враги, — чтобы между добрымъ сѣменемъ пшеницы, которое посѣялъ на полѣ Своемъ Сынъ Человѣческій, не посѣяли они, когда спятъ люди, плевелъ (Матѳ. 13, 37-39). Преданіе, говоритъ, сохрани. Что такое преданіе? То, что тебѣ ввѣрено, а не то, что тобою изобрѣтено, — то, что ты принялъ, а не то, что ты выдумалъ, — дѣло не ума, но ученія, не частнаго обладанія, но всенародной предачи, — дѣло, до тебя дошедшее, а не тобою открытое, въ отношеніи къ которому ты долженъ быть не изобрѣтателемъ, но стражемъ, не учредителемъ, но послѣдователемъ, не вождемъ, но ведомымъ. Преданіе, говоритъ, сохрани, то есть талантъ вѣры вселенской сбереги въ цѣлости и неповрежденности. Что тебѣ ввѣрено; то пусть и остается у тебя, то ты и передавай. Ты получилъ золото: золото и отдавай. Не хочу, чтобы ты мнѣ подкидывалъ вмѣсто одного другое, не хочу, чтобы вмѣсто золота подставлялъ ты нагло свинецъ, или обманно — мѣдь; не хочу золота по виду, давай его натурой. О Тимоѳее, — о пастырь, о писатель, о учитель! Если дарованіе Божіе сдѣлало тебя способнымъ по уму, по образованію, по учености; то будь Веселіиломъ духовной скиніи: полируй драгоцѣнныя камни божественнаго догмата, прилаживай ихъ вѣрно, распредѣляй ихъ мудро, придавай имъ блескъ, грацію, прелесть. Старайся, чтобы, вслѣдствіе твоего болѣе яснаго изложенія, яснѣе разумѣли то, во что прежде вѣрили не такъ ясно. Достигай, чтобы потомство съ сознаніемъ славословило то, что прежде древность чтила несознательно. Но — учи тому, чему тебя научили, и, говоря ново, не скажи новаго.

23. Но, можетъ быть, кто-нибудь скажетъ: итакъ въ церкви Христовой, не должно быть никакого преспѣянія религіи? Всеконечно должно быть (въ усвоеніи), и притомъ — величайшее. Кто такъ завидливъ /с. 40/ къ людямъ и ненавистливъ къ Богу, что рѣшится отвергать {668} это? Только преспѣяніе это должно быть дѣйствительно преспѣяніемъ, а не перемѣною вѣры. Преспѣяніе состоитъ въ томъ, когда тотъ или другой предметъ усовершается самъ по себѣ; а перемѣна въ томъ, когда что-нибудь перестаетъ быть тѣмъ, что оно есть, и перевращается въ другое. Итакъ пусть возрастаетъ и въ высшей степени преспѣваетъ съ теченіемъ лѣтъ и вѣковъ пониманіе, разумѣніе, мудрость, какъ каждаго отдѣльнаго (христіанина), такъ и всѣхъ вмѣстѣ, — какъ одного человѣка, такъ и всей церкви, но только — въ томъ же своемъ родѣ, то есть, въ одномъ и томъ же догматѣ, въ одномъ и томъ же смыслѣ, въ одномъ и томъ же (предметѣ) пониманія. Религія, дѣло души, пусть уподобляется въ этомъ отношеніи тѣламъ. Съ приращеніемъ лѣтъ, тѣла хотя раскрываютъ и развиваютъ члены свои, однако остаются тѣмъ-же, чѣмъ были. Цвѣтущая пора дѣтства и зрѣлый возрастъ старческій очень различны между собою; однако стариками дѣлаются тѣ же самые, которые прежде были дѣтьми; такъ что, хотя ростъ и наружность одного и того же человѣка измѣняются, тѣмъ не менѣе природа его неизмѣнна, личность его остается одна и та же. Члены у младенцевъ небольшіе; у юношей — большіе, однако тѣ же самые. Сколько членовъ у малютокъ, столько же у взрослыхъ; и если что прибавляется съ теченіемъ лѣтъ, то все это существовало уже прежде въ зародышѣ, такъ что потомъ въ старцахъ не обнаруживается ничего новаго, чего не таилось бы уже прежде въ дѣтяхъ. Слѣдовательно настоящій, правильный, законъ преспѣянія, непреложный и благолѣпнѣйшій порядокъ возрастанія, несомнѣнно, тотъ, когда теченіе лѣтъ развиваетъ въ болѣе зрѣлыхъ возрастахъ непремѣнно тѣ же самыя составныя части и формы, которыя премудрость Творца предначертала въ малюткахъ: такъ что еслибы видъ человѣка превратился впослѣдствіи въ какой-нибудь образъ не своего рода, /с. 41/ или даже еслибы только что-нибудь прибавилось къ количеству его членовъ, или убавилось въ немъ: то все тѣло, неизбѣжно, или погибнетъ, или сдѣлается уродливымъ, или, по крайней мѣрѣ, сдѣлается слабѣе. Этому же закону преспѣянія необходимо должно слѣдовать и догматическое ученіе христіанской религіи; то есть, пусть оно съ годами окрѣпляется, со временемъ расширяется, съ вѣкомъ возвышается, но остается нерушимымъ и неповрежденнымъ, цѣлымъ и совершеннымъ во всѣхъ подраздѣленіяхъ своихъ частей, во всѣхъ, такъ сказать, членахъ и чувствахъ своихъ, слѣдовательно, безъ малѣйшей сверхъ того перемѣны, безъ всякой утраты въ своемъ содержаніи, безъ всякаго измѣненія своихъ опредѣленій. Приведу сравненіе. На этой нивѣ церковной предки наши посѣяли въ древности сѣмена пшеницы, — вѣры. Несправедливо и несообразно съ существомъ дѣла, чтобы мы, потомки ихъ, вмѣсто хлѣба, неподложной истины, оставили послѣ себя наслѣдникамъ подмѣненные плевелы, заблужденія. Напротивъ, такъ какъ конецъ и начало не должны быть взаимно противорѣчивы, законно и послѣдовательно, чтобы отъ возрастанія пшеничнаго посѣва мы пожали плодъ тоже пшеницы догматической. Пусть первоначальные посадки, съ теченіемъ времени развиваясь постепенно, удобряются и воздѣлываются и теперь; но свойства ростковъ никакъ не могутъ быть измѣняемы. Пусть придается имъ видъ, форма, раздѣльность, но природа каждаго сорта должна остаться та же. Не должно, напримѣръ, розовые кусты вселенскаго ученія (sensus) превращать въ терновникъ и волчцы. Не должно, говорю, быть, чтобы въ этомъ духовномъ садѣ изъ побѣговъ коричневаго, или бальзамоваго, дерева выростали вдругъ куколь, или лютикъ. Что только земледѣліемъ Божіимъ по вѣрѣ отцевъ насажено въ этой церкви, то самое пусть стараніемъ сыновей и воздѣлывается и наблюдается, то самое пусть цвѣтетъ и зрѣетъ, то самое пусть преуспѣваетъ и совершенствуется. Такимъ обра/с. 42/зомъ {669} слѣдуетъ древніе догматы небесной философіи съ теченіемъ времени укрѣплять, обглаживать, обчищать; но не слѣдуетъ ихъ перемѣнять, не слѣдуетъ ихъ обсѣкать, не слѣдуетъ уродовать. Пусть они получаютъ очевидность, блескъ, раздѣльность, — это можно; но ихъ полнота, цѣльность, качество должны быть удерживаемы, — это необходимо. Въ самомъ дѣлѣ, если однажды дать волю нечестивой неправдѣ въ этомъ отношеніи; то ужасаюсь сказать, какая страшная послѣдуетъ опасность разрушенія и уничтоженія религіи. Тогда, отвергнувъ одну какую-нибудь часть вселенскаго догмата, какъ-бы по обычаю уже и съ дозволенія начнутъ постепенно отвергать одну за другою и прочія его части. А за тѣмъ, когда отвергнуть части порознь, что иное послѣдуетъ наконецъ, какъ не совокупное отверженіе цѣлаго? Съ другой стороны, если начнутъ примѣшивать къ древнему новое, къ своему чужое, къ священному непотребное: то обычай этотъ необходимо распространится по всему, такъ что послѣ ничего не останется у церкви нетронутаго, ничего неповрежденнаго, ничего цѣлаго, ничего незапятнаннаго, но, гдѣ прежде было святилище чистой и непорочной истины, тамъ будетъ наконецъ непотребный домъ нечестивыхъ и гнусныхъ заблужденій. Да отвратитъ отъ умовъ нашихъ непотребство это благость Божія! Пусть остается уже оно безуміемъ нечестивыхъ. Церковь же Христова, заботливая и осторожная блюстительница ввѣренныхъ ея храненію догматовъ, никогда въ нихъ ничего не измѣняетъ, ничего не уменьшаетъ, ничего не прибавляетъ, — необходимаго не отсѣкаетъ, излишняго не прицѣпляетъ, своего не теряетъ, чужого не присвояетъ; но со всею рачительностью старается единственно о томъ, чтобы, разсуждая о древнемъ вѣрно и мудро, если что въ древности предначертано и основано, то довершать и отдѣлывать, — если что пояснено уже и истолковано, то укрѣплять и подтверждать, — если что подтверждено уже и опредѣлено, то хранить. Чего /с. 43/ другого, наконецъ, всегда старалась она непремѣнно достигнуть опредѣленіями соборными? Не того-ли только, чтобы послѣ съ разсудительностью вѣровали въ то же самое, во что прежде вѣровали въ простотѣ; чтобы послѣ настойчиво проповѣдовали то же самое, что прежде проповѣдовали исподволь; чтобы послѣ съ осторожностью воздѣлывали то же самое, что прежде обработывали безопасливо? Не колеблясь говорю и всегда скажу, что вселенская церковь, побуждаемая новизнами еретиковъ, чрезъ опредѣленія своихъ соборовъ не другое что-нибудь дѣлала, какъ именно только то, что принятое ею прежде отъ предковъ по одному преданію подтверждала потомъ для потомковъ и собственноручнымъ письменнымъ удостовѣреніемъ, заключая въ немногихъ строкахъ большое множество предметовъ и выражая обыкновенно, для яснѣйшаго уразумѣнія, такимъ или другимъ новымъ наименованіемъ не новый смыслъ вѣры.

{670} 24. Но возвратимся къ Апостолу. О Тимоѳее, говоритъ онъ, преданіе сохрани, уклоняяся скверныхъ новизнъ словъ. — Уклоняйся, говоритъ, — какъ будто ехидны, какъ скорпіона, какъ василиска, чтобы неуязвили тебя не только прикосновеніемъ, но даже взглядомъ, или дыханіемъ. Что значитъ уклоняться? Значитъ: съ таковымъ ниже ясти (1 Кор. 5, 11). Кого же уклоняйся? Аще кто, говоритъ, приходитъ къ вамъ и сего ученія не приноситъ (2 Іоан. 1, 10). Какого это ученія? Не иного, какъ только ученія каѳолическаго, всеобщаго и неизмѣннаго, которое распространяется изъ вѣка въ вѣкъ посредствомъ неповрежденнаго преданія истины и имѣетъ продолжиться въ безконечные вѣки? Что далѣе? Не пріемлите его, говоритъ, въ домъ, и радоватися ему не глаголите: глаголяй бо ему радоватися, сообщается дѣломъ его злымъ (2 Іоан. 1, 10-11). Скверныхъ, говоритъ, новизнъ словъ. Какихъ это скверныхъ? Такихъ, которыя не имѣютъ въ себѣ ничего святого, ничего религіознаго, и совершенно чужды таинницъ церкви, которая есть храмъ /с. 44/ Божій. Скверныхъ, говоритъ, новизнъ словъ. Словъ, то есть, новыхъ догматовъ, дѣлъ, мнѣній, противныхъ старинѣ и древности, въ случаѣ принятія которыхъ необходимо должна рушиться вѣра блаженныхъ отцевъ, или вся, или, по крайней мѣрѣ, въ большей части, и необходимо будетъ объявить, что всѣ вѣрующіе всѣхъ вѣковъ, всѣ святые, всѣ непорочные, подвижники, дѣвственницы, всѣ клирики, левиты и пастыри, столько тысячъ исповѣдниковъ, столько воинствъ мучениковъ, такое множество знаменитыхъ городовъ и населеній, столько острововъ, областей, царей, народовъ, царствъ, націй, наконецъ почти вся уже вселенная, чрезъ вселенскую вѣру объединившаяся подъ главенствомъ Христовымъ въ одно тѣло, всѣ въ теченіе столькихъ столѣтій блуждали въ невѣдѣніи, ошибались, богохульствовали, не знали, во что вѣровали. Уклоняйся, говоритъ, скверныхъ новизнъ словъ: принятіе ихъ и слѣдованіе имъ никогда не было дѣломъ православныхъ, а всегда было дѣломъ еретиковъ. И въ самомъ дѣлѣ, не всякая-ли ересь возникала всегда подъ извѣстнымъ именемъ, въ извѣстномъ мѣстѣ, въ извѣстное время? Не всегда-ли тотъ, кто основывалъ ереси, отдѣлялся прежде отъ согласія со всеобщностью и древностью вселенской церкви? [7] Справедливость этого яснѣе дня видна изъ примѣровъ. Кто, напримѣръ, до непотребнаго Пелагія придавалъ когда-нибудь такую силу свободному произволенію, что не считалъ при этомъ благодати Божіей необходимою для вспомоществованія въ добрыхъ дѣлахъ при каждомъ дѣйствіи? Кто до несчастнаго ученика его Целестія {671} отвергалъ, что преступленію Адамову повиненъ весь родъ человѣческій? Кто до нечестиваго Арія дер/с. 45/залъ разрывать единство Троицы, или до беззаконнаго Савеллія сливать троичность Единства? Кто до безжалостнѣйшаго Новаціана называлъ Бога жестокимъ, Который будто-бы скорѣе хочетъ смерти грѣшника, чѣмъ того, чтобы онъ обратился и былъ живъ? Кто до умерщвленнаго приговоромъ апостольскимъ Симона волхва, (отъ котораго, по непрерывному и тайному преемству, дошелъ омутъ непотребствъ даже до новѣйшаго Прискилліана), дерзалъ называть Творца-Бога виновникомъ нравственнаго зла, т. е. (виновникомъ) беззаконій, нечестій и подлостей нашихъ? Вѣдь онъ утверждалъ, что Богъ своими руками сотворилъ природу людей такою, что она по собственному какому-то побужденію и по влеченію какого-то непреодолимаго расположенія, кромѣ грѣха, ничего иного не можетъ, ничего иного не хочетъ, такъ что движимая и воспламеняемая неистовствами всѣхъ пороковъ, съ ненасытимою жадностью увлекается въ бездну всѣхъ мерзостей. Примѣровъ такого рода, опускаемыхъ нами по заботѣ о краткости рѣчи, безчисленное множество. Но всѣ они ясно и очевидно показываютъ, что во всѣхъ почти еретическихъ обществахъ введено какъ-бы въ обычай и постановлено въ законъ — услаждаться {672} всегда непотребными новизнами, пренебрегать завѣщаніями древности и чрезъ возраженія ложно такъ называемаго ими разума претерпѣвать крушеніе въ вѣрѣ. Напротивъ отличительная особенность православныхъ состоитъ въ томъ, что они хранятъ преданія и завѣты святыхъ отцевъ, осуждая непотребныя новизны по слову Апостола, дважды повторенному: аще кто вамъ благовѣститъ паче, еже пріясте, анаѳема да будетъ (Гал. 1, 9).

25. Теперь, можетъ быть, спроситъ кто-нибудь: неужели и еретики пользуются свидѣтельствами священнаго Писанія? Пользуются дѣйствительно, и притомъ — необыкновенно много. Они, замѣть, рыщутъ по всѣмъ книгамъ божественнаго закона, — по книгамъ Моисея, по книгамъ Царствъ, по Псалмамъ, по Апостоламъ, /с. 46/ по Евангеліямъ, по Пророкамъ. При своихъ-ли или при чужихъ, частно или публично, въ устныхъ-ли бесѣдахъ, или въ сочиненіяхъ, въ домашнихъ-ли собраніяхъ, или въ общественныхъ сходкахъ, они никогда почти не говорятъ о своемъ ничего такого, чего не старались бы оттѣнить вмѣстѣ съ тѣмъ и словами Писанія. Возьми сочиненія Павла самосатскаго, Прискилліана, Евномія, Іовиніана и прочихъ заразителей; и ты увидишь въ нихъ несмѣтное множество свидѣтельствъ, — не найдешь почти ни одной страницы, которая не была бы подкрашена и разцвѣчена изреченіями новаго или ветхаго завѣта. Но тѣмъ болѣе и должно беречься и опасаться ихъ, чѣмъ скрытнѣе прячутся они подъ тѣнь божественнаго закона. Они знаютъ, что зловонныя изверженія ихъ едва-ли кому скоро могутъ понравиться, если оставить ихъ испаряться въ томъ видѣ, какъ они есть, и потому орошаютъ ихъ какъ бы ароматомъ глаголовъ небесныхъ, чтобы тотъ, кто легко презрѣлъ бы заблужденіе человѣческое, нелегко отвернулся отъ вѣщаній божественныхъ. Они поступаютъ подобно тѣмъ, которые, желая смягчить для ребенка остроту какого-нибудь питья, сначала обыкновенно мажутъ ему губы медомъ, чтобы неопытное дитя, предощутивъ сладость, не испугалось горечи. Такимъ же точно образомъ стараются иные прикрашивать дурныя зелья и вредные соки названіемъ лекарствъ, чтобы никто не подозрѣвалъ яда тамъ, гдѣ прочтетъ по надписи, что это — лекарство. Потому-то наконецъ и возглашалъ Спаситель: внемлите себѣ отъ лживыхъ пророкъ, иже приходятъ къ вамъ во одеждѣ овчей, внутрь же суть волцы хищницы (Матѳ. 7, 15). Что это за одежда овчая, если не священныя изреченія, которыя пророки и апостолы съ овчею безобманностью соткали, какъ-бы руно какое, непорочному Агнцу, {673} вземлющему грѣхъ міра? Кто эти волки-хищники, какъ не еретики, которые со своими лютыми звѣрскими вымыслами постоянно нападаютъ на овчіе дворы церкви и терзаютъ стадо Христово, гдѣ толь/с. 47/ко могутъ, а чтобы незамѣтнѣе подкрасться къ простодушнымъ овцамъ, прячутъ свой волчій видъ, не покидая волчьей лютости, и, какъ руномъ, окутываются изреченіями божественнаго Писанія, чтобы, чувствуя мягкость шерсти, никто не побоялся ихъ острыхъ зубовъ? Но что говоритъ Спаситель. Отъ плодъ ихъ познаете ихъ (Матѳ. 7, 16). То есть, когда начнутъ они тѣ божественныя изреченія не выставлять только на видъ, но и раскрывать, не показывать только снаружи, но и толковать: тогда почувствуется горечь, терпкость, лютость, тогда ощутится новшескій смрадъ, тогда обнаружатся непотребныя новизны, тогда ты увидишь уже, что ограда разоряется, предѣлы отеческіе преступаются, вѣра вселенская закалается, догматъ церковный рвется на куски. Таковы были тѣ, которыхъ поражаетъ апостолъ Павелъ во второмъ посланіи къ коринѳянамъ, описывая ихъ: таковіи бо, говоритъ онъ, лживи апостоли, суть дѣлатели льстивіи, преобразующіеся во апостоли Христовы (2 Коринѳ. 11, 15). Что значитъ: преобразующіеся во апостолы Христовы? Значитъ: апостолы приводили свидѣтельства изъ божественнаго писанія; приводили ихъ и они. Апостолы приводили доказательства изъ псалмовъ; приводили и они. Апостолы приводили изреченія изъ пророковъ; точно также приводили и они. Но когда то, что приводили они подобно (апостоламъ), начали они не подобно (апостоламъ) толковать, тогда и открылось отличіе подлинныхъ апостоловъ отъ мнимыхъ, неподдѣльныхъ отъ поддѣльныхъ, правыхъ отъ превратныхъ, — истинныхъ, наконецъ, отъ ложныхъ. И не дивно, продолжаетъ Апостолъ. Самъ бо сатана преобразуется въ ангела свѣтла. Не веліе убо, аще и служителіе его преобразуются яко служители правды (2 Кор. 11, 14-15). Итакъ всякій разъ, какъ только лжеапостолы, или лжепророки, или лжеучители приводятъ изреченія священнаго Писанія съ цѣлію превратнымъ истолкованіемъ ихъ подтвердить свои заблужденія, они несомнѣнно, по указанію апостола /с. 48/ Павла, подражаютъ лукавымъ ухищреніямъ руководителя своего, къ которымъ тотъ, конечно, никогда не прибѣгалъ бы, если бы не зналъ по опыту, что когда надобно подвесть обольщеніе непотребнымъ заблужденіемъ, то нѣтъ болѣе легкаго пути къ обману, какъ ссылка на авторитетъ слова Божія.

26. Но откуда видно, скажетъ кто-нибудь, что діаволъ имѣетъ обыкновеніе пользоваться свидѣтельствами священнаго Писанія? — Читай евангелія. Тамъ пишется: тогда поятъ Его, то есть, Господа Спасителя, діаволъ, и постави Его на крилѣ церковнѣмъ, и глагола Ему: аще Сынъ еси Божій, верзися низу; писано бо есть, яко ангеломъ своимъ заповѣсть о тебѣ сохранити тя во всѣхъ путехъ твоихъ — на рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою (Матѳ. 4, 5-6; сн. Псал. 90, ст. 11 и  12). Чего же не сдѣлалъ бѣдненькимъ людямъ тотъ, кто на самого Господа величества напалъ свидѣтельствами изъ Писаній? Аще, говоритъ, Сынъ еси Божій, верзися низу. Почему? Писано бо есть, говоритъ. Мы должны особенно замѣтить и запомнить заключающееся въ этомъ мѣстѣ наставленіе, чтобы, зная такой примѣръ евангельскаго авторитета, когда увидимъ, что нѣкоторые приводятъ апостольскія, или пророческія, изреченія въ опроверженіе вселенской вѣры, нимало не сомнѣвались въ томъ, что устами ихъ говоритъ діаволъ. Въ самомъ дѣлѣ, {674} какъ тогда глава говорилъ Главѣ, такъ и нынѣ члены говорятъ членамъ, — члены, то есть, діавола членамъ Христовымъ, вѣроломные вѣрнымъ, нечестивые благочестивымъ, еретики, наконецъ, православнымъ. Что же именно говорятъ? Аще, говорятъ, Сынъ еси Божій, верзися низу, — то есть если хочешь быть сыномъ Божіимъ и наслѣдовать царство небесное; то верзися низу, то есть, бросься съ вершинъ церкви, которая также есть храмъ Божій, — оставь ея ученіе и преданіе. И если кто спроситъ какого-нибудь еретика, внушающаго ему это: чѣмъ докажешь, на какомъ основаніи учишь, что я долженъ оставить древнюю и /с. 49/ всеобщую вѣру вселенской церкви? онъ немедленно отвѣтитъ: писано бо есть, — и тотчасъ тебѣ представитъ тысячу примѣровъ, тысячу доказательствъ изъ Закона, изъ Псалмовъ, изъ Апостоловъ, изъ Пророковъ, чтобы, истолковавъ ихъ на новый и худой ладъ, низвергнуть несчастную душу изъ вселенскаго ковчега въ омутъ ереси. Что касается даже тѣхъ самыхъ обѣтованій, на которыя указывается въ слѣдъ (за словами: писано бо есть), то еретики удивительно какъ навыкли обманывать ими людей простодушныхъ. Вѣдь они дерзаютъ обѣщать и учить, что въ ихъ церкви, то есть въ скопищѣ ихъ согласія, дается великая особенная, должно быть спеціальная какая-то, благодать Божія, такъ что каждый, принадлежащій къ нему, безъ всякаго труда, безъ всякаго усердія, безъ всякаго старанія, хотя бы не просилъ, хотя бы не искалъ, хотя бы не толкалъ, пользуется такимъ благоволеніемъ Божіимъ, что, будучи носимъ на рукахъ ангельскихъ, — охраняясь, то есть, покровомъ ангеловъ, — никогда не можетъ преткнуть о камень ногу свою, никогда, то есть, не можетъ обмануться.

27. Что же, скажетъ кто нибудь, дѣлать людямъ православнымъ, сынамъ матери церкви, когда божественными глаголами, изреченіями, обѣтованіями, пользуются и діаволъ и ученики его, изъ которыхъ одни — лжеапостолы, другіе — лжепророки и лжеучители, а всѣ вообще — еретики? Какъ имъ отличить истину отъ лжи въ виду изреченій священнаго Писанія? — Такъ, какъ по преданію святыхъ и ученыхъ мужей мы сказали въ началѣ настоящаго Напоминанія. Именно, они непремѣнно должны наблюдать, чтобы священное Писаніе истолковывалось согласно съ преданіями всей (universalis) церкви и по указаніямъ (regulas) вселенскаго догматическаго ученія, въ самой же вселенской и апостольской церкви — необходимо должны слѣдовать всеобщности, древности, согласію: такъ что если бы когда-нибудь часть возстала противъ цѣлаго, новизна противъ старины, погрѣшительное разномыс/с. 50/ліе одного, или вообще меньшинства, противъ согласія всѣхъ, или, по крайней мѣрѣ, рѣшительнаго большинства православныхъ, то погрѣшенію части они должны предпочесть непогрѣшность всеобщности; въ самой же всеобщности благовѣріе древности — непотребству новизны; наконецъ, въ самой древности, безразсудству одного, или ограниченнѣйшаго числа лицъ, прежде всего — общія опредѣленія какого-либо вселенскаго собора, если таковыя на данный предметъ есть, — а если ихъ нѣтъ, въ такомъ случаѣ — то, что всего къ нимъ ближе, то есть взаимно согласныя сужденія большинства великихъ учителей. Если будемъ, при помощи Божіей, наблюдать это вѣрно, здравомысленно и старательно; то безъ большого труда различимъ всякія преступныя заблужденія появляющихся еретиковъ.

28. Послѣ этого слѣдуетъ, — вижу, — показать на примѣрахъ, какъ надобно узнавать и осуждать непотребныя новизны еретиковъ путемъ приведенія и сличенія согласныхъ между собою сужденій древнихъ учителей. {675} Должно, впрочемъ, замѣтить, что мы обязаны съ величайшимъ усердіемъ изслѣдывать эти согласныя сужденія древнихъ святыхъ отцевъ и слѣдовать имъ не относительно всѣхъ какихъ-либо маловажныхъ вопросовъ божественнаго закона, но главнымъ образомъ только касательно правила вѣры. Съ другой стороны, не всегда и не всѣ ереси должно обличать этимъ способомъ, но только новыя и недавнія, то есть тѣ, которыя въ первый разъ появляются, — прежде, чѣмъ успѣютъ онѣ, по самой краткости времени, извратить правила древней вѣры, и прежде чѣмъ попытаются онѣ при дальнѣйшемъ распространеніи яда, исказить сочиненія предковъ. Что же касается ересей давнихъ и застарѣлыхъ, то намъ нѣтъ ни малѣйшей надобности подступать къ нимъ этой дорогой, потомучто онѣ въ теченіе долгаго времени постоянно имѣли случай воспользоваться истиною. Какъ бы ни были древни непотребства такого рода ересей, /с. 51/ или расколовъ, мы должны или поражать ихъ, если нужно, не иначе, какъ авторитетомъ священнаго Писанія, или же безъ колебанія убѣгать отъ нихъ, какъ отъ давно пораженныхъ уже и осужденныхъ вселенскими соборами православныхъ пастырей церкви. Итакъ, когда впервые начнетъ появляться гниль какого-нибудь вреднаго заблужденія и для защиты себя похищать какія-нибудь слова изъ святого закона и ложно и коварно изъяснять ихъ: то, при толкованіи Канона, немедленно должно собрать сужденія предковъ, (дабы) при помощи ихъ, съ одной стороны, со всею очевидностью открыть, а съ другой — безъ новаго разсмотрѣнія осудить все, что только окажется новымъ и непотребнымъ. Но должно сносить суженія только тѣхъ отцевъ, которые, живя, уча и пребывая въ вѣрѣ и въ каѳолическомъ общеніи свято, мудро, постоянно, сподобились или съ вѣрою почить о Христѣ, или блаженно умереть за Христа. А вѣрить имъ должно по такому правилу: чтó только или, всѣ они или большинство ихъ единомысленно принимали, содержали, передавали открыто, часто, непоколебимо, какъ будто по какому предварительному согласію между собою учителей, то считать несомнѣннымъ, вѣрнымъ и непререкаемымъ; а о чемъ мыслилъ кто, святой-ли онъ или ученый, исповѣдникъ-ли и мученикъ, не согласно со всѣми или даже вопреки всѣмъ, то относить къ мнѣніямъ личнымъ, сокровеннымъ, частнымъ, отличнымъ (secretum) отъ авторитета общаго, открытаго и всенароднаго вѣрованія; дабы, оставивъ древнюю истину вселенскаго догмата, по нечестивому обычаю еретиковъ и раскольниковъ, съ величайшею опасностью относительно вѣчнаго спасенія, не послѣдовать намъ новому заблужденію одного человѣка. {676} Чтобы кто нибудь не вообразилъ, будто онъ въ дерзновенно можетъ презирать святое и каѳолическое согласіе этихъ блаженныхъ отцевъ, Апостолъ говоритъ въ первомъ посланіи къ коринѳянамъ: и овыхъ убо положи Богъ въ церкви первѣе апостоловъ (къ которымъ /с. 52/ онъ самъ принадлежалъ), второе пророковъ(каковъ, по Дѣяніямъ апостольскимъ, былъ Агавъ), третіе учителей (1 Кор. 12, 28), именуемыхъ нынѣ толкователями, у того же Апостола называемыхъ иногда пророками (1 Кор. 14, 29) на томъ основаніи, что чрезъ нихъ открываются народамъ тайны пророковъ. Итакъ, кто презираетъ этихъ, свыше поставленныхъ въ церкви Божіей въ разныя времена и по разнымъ мѣстамъ, согласно о Христѣ мудрствующихъ что-нибудь относительно вселенскаго догмата, тотъ презираетъ не человѣка, но Бога. А чтобы никто не удалялся отъ правдиваго согласія съ ними, тотъ же Апостолъ усиленно проситъ, говоря такъ: Молю же вы, братіе, да тожде глаголете вси, и да не будутъ въ васъ распри, да будете же утверждени въ томже разумѣніи и въ той же мысли (1 Кор. 1, 10). А если кто отступитъ отъ согласія съ вѣрованіемъ ихъ, тотъ пусть выслушаетъ слѣдующее слово тогоже Апостола: нѣсть Богъ нестроенія, но мира (т. е. не того, кто отступитъ отъ единомыслія, но тѣхъ, кои пребудутъ въ мирѣ согласія), яко учу во всѣхъ церквахъ святыхъ (1 Кор. 14, 33), т. е. каѳолическихъ, которыя святы потому, что твердо стоятъ въ союзѣ вѣры. А чтобы кто нибудь не сталъ нагло домогаться того, чтобы, оставивъ прочихъ, его одного слушали и ему одному вѣрили, Апостолъ немного ниже говоритъ: или отъ васъ слово Божіе изыде? Или васъ единыхъ достиже (ст. 36)? А чтобы не сочли этого сказаннымъ необдуманно, присоединилъ: аще кто, говоритъ, мнится пророкъ быти или духовенъ, да разумѣетъ, яже пишу вамъ, зане Господни суть заповѣди (— ст. 37). Не какія нибудь (другія) заповѣди (здѣсь разумѣются) какъ именно тѣ, чтобы всякій пророкъ или духовенъ, т. е. учитель духовныхъ предметовъ, съ величайшимъ усердіемъ заботился объ одинаковости и согласіи, чтобы, то есть, и своихъ мнѣній не предпочиталъ прочимъ, и отъ мыслей всѣхъ не отступалъ. Аще ли кто, говоритъ онъ, не разумѣетъ заповѣдей объ этомъ, не уразумѣ/с. 53/ется (ст. 38); то есть, кто или невѣдомаго не изучаетъ, или вѣдомое презираетъ, тотъ не уразумѣется, то есть почтется отъ Бога недостойнымъ быть въ числѣ соединенныхъ вѣрою и уравненныхъ смиреніемъ. Не знаю, можно-ли вообразить несчастіе ужаснѣе этого. Однакожъ оно на глазахъ нашихъ, согласно апостольской угрозѣ, {677} постигло Юліана пелагіанина, который или не позаботился присоединиться къ вѣрованію товарищей, или возмечталъ отдѣлиться отъ него, Но пора уже представить обѣщанный примѣръ того, гдѣ и какъ собирать сужденія святыхъ отцевъ, чтобы, сообразно съ {678} ними, на основаніи рѣшенія и авторитета собора церковнаго (можно было-бы) начертать правило вѣры. А чтобы это (сдѣлать) удобнѣе, оканчиваю здѣсь настоящее Напоминаніе, дабы послѣдующее начать съ новой главы. 

 

Примѣчанія:
[1] Перегринъ (странникъ) — псевдонимъ автора. О принадлежности Напоминаніяперу Викентія лиринскаго свидѣтельствуетъ Геннадій марсельскій, писатель V вѣка, въ книгѣ: «De viribus illustribus», въ главѣ 64.
[2] Въ выраженіи: «должно... содержать то, во что вѣрили повсюду, всегда, всѣ», (всеобщность, древность, согласіе) заключается критерій или мѣрило истиннаго преданія. По происхожденію своему критерій этотъ представляетъ изъ себя синтезъ основоначалъ апостольскаго и собственно отеческаго преданія. Сущность мѣрила истиннаго апостольскаго преданія, по изложенію св. Иринея, епископа ліонскаго, заключается въ согласіи церквей, основанныхъ апостолами, — въ согласіи, съ содержащимися въ немъ признаками древности, церковности и апостольства преданія(Contr. haeres., III, 4, 1; сравн. III, 3, 1; III, 2, 2; III, 5, 3. Сравн. Tertullian. De praescript. adv. haeret., cap. 36; 20 и 21). Сущность критерія истинности собственно отеческаго преданія, по изложенію св. Аѳанасія, архіепископа александрійскаго, состоитъ, помимо согласія преданія съ Свящ. Писаніемъ, въ согласіи отцевъ, отъ имени которыхъ производятъ преданіе, — преимущественно отцевъ, прославившихся своею святостью и одобреніемъ (Migne. Patr. curs. complet, s. gr, t. XXV. De decretis Nicaenae Sinodi, col. 429, n. 4). Изъ основоначалъ апостольскаго преданія Викентій Лиринскій именно всецѣло удержалъ признакъ древности истиннаго преданія. Начало согласія церквей апостольскаго преданія въ критеріи Викентія Лиринскаго мыслится подъ формою начала собственно отеческаго преданія, то есть подъ формою согласія отцевъ, — съ полнымъ сохраненіемъ той особенности, что нужно обращаться преимущественно къ отцамъ святой жизни (Напоминан. 27-28 гл.). Что касается, наконецъ, признака всеобщности преданія, то онъ, какъ тѣсно связанный съ согласіемъ церквей или отцовъ, одинаково могъ быть заимствованъ изъ апостольскаго и собственно отеческаго преданія. Однако имѣя въ виду то, что начала собственно отеческаго преданія въ свою очередь выросли на почвѣ признаковъ апостольскаго преданія, можно вообще выражаться, что корнемъ критерія Ви/с. 5/кентія Лиринскаго служатъ разсужденія св. Иринея объ истинномъ апостольскомъ преданіи. — Въ доказательство вліянія св. Иринея или св. Аѳанасія на воззрѣнія Викентія Лиринскаго можно вообще указать на знакомство Викентія Лиринскаго съ церковной литературой, — знакомство, проявленное во всемъ его Напоминаніи. Въ частности знакомство съ воззрѣніями св. Иринея состоялось или непосредственно или посредственно, — чрезъ Тертулліана, ученіе котораго о преданіи, какъ извѣстно, представляетъ изъ себя не что иное, какъ копію съ воззрѣній Иринея объ этомъ же предметѣ. О близкомъ знакомствѣ съ Тертулліаномъ весьма ясно свидѣтельствуетъ самъ Викентій Лиринскій (Напомин. гл. 18.); объ этомъ же родствѣ его съ пресвитеромъ карѳагенскимъ говоритъ и то обстоятельство, что сочиненіе Викентія Лиринскаго долгое время слыло подъ именемъ Commonitorium’a peregrini adversus haereticos (Напоминанія перегрина противъ еретиковъ), составленнаго подъ вліяніемъ золотого сочиненія: «De praescriptionibus adversus haereticos Tertulliani.» Несомнѣнно — оно слыло подъ такимъ названіемъ на основаніи сходства идей между воззрѣніями Тертулліана и «Напоминанія» Викентія Лиринскаго о преданіи. (См. рядъ статей: «Изъ исторіи Св. Преданія» — П. Пономарева, въ Православн. Собесѣдникѣ за 1901, 1903 и 1904 г.). — По объему своему критерій Викентія Лиринскаго обнимаетъ собою только преданіе догматическое, но не касается предметовъ преданія, относящихся къ другимъ областямъ богословскаго вѣдѣнія, напр. къ области церковной дисциплины. По собственному свидѣтельству Викентія Лиринскаго «должно замѣтить, что мы обязаны съ величайшимъ усердіемъ изслѣдовать согласныя сужденія древнихъ святыхъ отцевъ и слѣдовать имъ не относительно всѣхъ какихъ-либо маловажныхъ вопросовъ божественнаго закона, но главнымъ образомъ только касательно правила вѣры» (Напомин. гл. 28); «необходимо направлять уразумѣніе небеснаго писанія по одному правилу (мѣрилу) церковнаго пониманія въ тѣхъ только главнымъ образомъ вопросахъ, на которыхъ зиждутся основанія всего вселенскаго догматическаго ученія». (Напом. гл. 29: ... totius catholici dogmatis fundamenta).
[3] То есть нарушить неприкосновенность догматическаго ученія пастырей церкви.
[4] Письмо это не дошло до насъ; но приведенное изъ него изреченіе сохранилось въ письмѣ (61) св. Кипріана къ Помпею противъ письма Стефана о крещеніи еретиковъ. См. творен. св. Кипріана въ русск. перев., вып. 2. Кіевъ, 1861 г., 301-302 стр.
[5] Примѣръ, заимствованный изъ исторіи вопроса о крещеніи еретиковъ и раскольниковъ, удовлетворяетъ той цѣли, ради которой онъ приведенъ Викентіемъ Лиринскимъ; но разсматриваемый въ частности онъ вызываетъ нѣкоторыя недоумѣнія. а) По послѣдовательности рѣчи у Викентія Лиринскаго выходитъ, что папа Стефанъ противостоялъ епископу Агриппину; между тѣмъ точно извѣстно, что папа Стефанъ велъ споры съ епископомъ Кипріаномъ. б) Викентій Лиринскій передаетъ, будто про/с. 12/тивъ нововведенія Агриппина «возстали всѣ повсюду, и всѣ во всѣхъ странахъ пастыри церкви)». Новѣйшая научная обработка исторіи спора о крещеніи еретиковъ не подтверждаетъ этого всеобщаго протеста. (Свящ. А. Дружининъ. Жизнь и труды св. Діонисія Великаго, еп. александрійскаго. Казань. 1900; 210-212 стр.; сравн. свящ. А. Молчановъ (нынѣ епископъ Алексій). Св. Кипріанъ карѳагенскій и его ученіе о Церкви. Казань. 1888; 137-139 стр.). Нельзя также допустить, что слова Викентія Лиринскаго характеризуютъ собою отношеніе другихъ церквей къ указанной практикѣ карѳагенской церкви во время епископства св. Кипріана: всѣ пастыри тогда возстать отнюдь не могли по той простой причинѣ, что вѣдь «въ малоазійскихъ церквахъ, на многолюдныхъ соборахъ (еще) между 230 и 235 годами во фригійскихъ городахъ Иконіи и Синнадѣ подъ предсѣдательствомъ Фирмилліана, епископа Кесаріи каппадокійской, послѣ самаго тщательнаго изслѣдованія вопроса также было постановлено, что всякое крещеніе, совершенное внѣ церкви, должно быть отвергаемою (о. Дружининъ, цит. соч. 211 стр.). Спрашивается, какъ эти церкви, сами не признавая дѣйствительности еретическаго крещенія, могли противостать такому же взгляду церкви карѳагенской? в) Говоря объ отношеніи другихъ церквей къ практикѣ карѳагенской церкви о принятіи еретиковъ черезъ перекрещиваніе. Викентій Лиринскій слишкомъ сгущаетъ краски, видя здѣсь очень сильный протестъ всѣхъ. Между тѣмъ изъ твореній, напримѣръ, св. Діонисія, епископа александрійскаго, который писалъ по этому вопросу, извѣстно мягкое отношеніе къ дѣлу: св. Діонисій является сторонникомъ мира церковнаго (о. Дружининъ, цит. соч. 216 стр.; сравн. о. Молчановъ, цит. соч. 139 стр.). Какъ смотрѣть на эти недоумѣнія? Относительно перваго недоумѣнія нужно сказать то, что неточный порядокъ въ передачѣ событій произошелъ или отъ измѣны памяти, тѣмъ болѣе, что Напоминаніе составлялось по памяти, или — отъ того, что, видя вообще пригодность разбираемаго примѣра въ качествѣ подтвержденія извѣстнаго положенія, Викентій Лиринскій не обратилъ надлежащаго вниманія на его частности. Отъ этого же у него произошло и то, что онъ указываетъ только на одинъ африканскій соборъ (при св. Кипріанѣ), постановившій перекрещиваніе, но не упоминаетъ о другихъ соборахъ, каковыхъ было всего три (о. Дружининъ, цит. соч., 213 стр., о. Молчановъ, цит. соч. 141-143 и 154 стр., Гассе. Церковная исторія, 1869 г., т. I, 91 стр.). Второе недоумѣніе вполнѣ законно, если имѣть въ виду исторію /с. 13/ вопроса о дѣйствительности крещенія еретиковъ одновременно на востокѣ и западѣ въ третьемъ вѣкѣ; потомучто всеобщаго протеста противъ перекрещиванія восточные и западные епископы не учиняли. Въ такомъ случаѣ здѣсь также нужно видѣть продуктъ тѣхъ условій, какія поизвели первое недоумѣніе. Но это недоумѣніе отстранимо, если допустить, что, Викентій Лиринскій говоритъ объ исторіи вопроса о дѣйствительности крещенія еретиковъ только на западѣ; допустить же это, кажется, можно, опираясь на замѣчаніе Викентія Лиринскаго, что онъ беретъ въ данномъ случаѣ примѣръ, гдѣ особенно проявилась дѣятельность римской каѳедры (beatorum Apostolorum beata successio). А если такъ, то на западѣ, правда, главнымъ образомъ карѳагенская церковь перекрещивала еретиковъ, другія церкви слѣдовали церкви римской и потому онѣ естественно могли не соглашаться съ карѳагенскою церковью. Наконецъ — третье недоумѣніе тоже вполнѣ законно, если разумѣть исторію спора о перекрещиваніи на востокѣ и западѣ, потомучто одна ссылка, напримѣръ, на миролюбиваго епископа александрійскаго Діонисія не позволяетъ такъ окрашивать дѣло, какъ то видимъ у Викентія Лиринскаго; но оно исчезаетъ, если видѣть здѣсь только свидѣтельство объ отношеніи между римской и карѳагенской церквами, такъ какъ дѣйствительно извѣстно, что между римскимъ епископомъ Стефаномъ и карѳагенскимъ епископомъ Кипріаномъ была очень жаркая полемика по вопросу о крещеніи еретиковъ.
[6] Жилъ 65 лѣтъ.
[7] Такое же по существу опредѣленіе ереси, какъ отдѣленія отъ согласія со всеобщностью и древностью вселенской церкви, даютъ свв. Аѳанасій, архіепископъ александрійскій (Migne. Patr. curs. complet. s. gr. t. XXV. Epist. ad episcopos Aegypti. et Libyae, n. 13) и Василій Великій (Περὶ κανόνων къ Амфилохію, епископу иконійскому, прав. 1).