Протоиерей Сергий Бегашов: Между блудным и приблудным
Четвероевангелие заканчивается словами: «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь» (Иоан.21:25). И, конечно, этот стих мы можем понимать совершенно просто, что, мол, остальное – подробности, так что и писать об этом не было острой необходимости да и возможности. Но ведь можно взглянуть на этот стих совершенно под другим углом. Все, что может быть к нам применимо, Евангелие в себя собрало. Ведь Евангелие – это не только благая весть о жизни, смерти и воскресении Христа, это еще и благовестие о нашей жизни. И вот все, совершенно все, что с нами может произойти (нет, ну конечно, не в частностях, хотя, порою и даже часто, именно так и происходит, а в общем) поместилось в эту маленькую по объему и глубочайшую по содержанию книгу, называемую Евангелием. И любой Христианин, который хоть в коей-то мере вверил себя Христу, он всякий раз осознает, что события, происходящие с ним сейчас, уже некогда раннее были или сказаны или прожиты Иисусом.
Кто-то возразит мне, что человек гораздо шире Евангелия, и я охотно соглашусь, но с одной оговоркой, этот человек – «Человек Христос Иисус» (1Тим.2:5). Только он не исчерпывается Евангелием ни как Бог, ни как Человек. Мы же, имеющие на себе клеймо греха, ограничены в своей широте, причем это рабство столь узкое и однобокое, что всякое разнообразие – это не более чем иллюзия или побочный эффект греха. И это очевидно. Все мы на личном жизненном опыте видим, как множество людей спотыкаются на одних и тех же местах. И эти падения столь похожи между собой, что, порой, не то что лицо или имя (это тоже становится одинаковым), а только одежда становится единственным отличительным признаком личности впавшего в грех. И почему же так? Да все потому, что диавол не имеет творческого начала. Проще говоря, у него не хватает фантазии придумать что-то новое, да это ему и незачем – все предлагаемое им одинаково активно пользуется спросом и сейчас, и две тысячи лет назад. И Господь, как сердцеведец, обозначил границы этой греховной активности в человеке, и пока, к глубочайшему нашему сожалению, границы греха и границы материального человека совпадают.
Совершенно ошибочно будет видеть себя в каком-то одном из сыновей. Вся наша жизнь – это нескончаемое колебание от крайности к крайности, от младшего сына – к старшему, от явно блудного – до мнимо послушного. Скорее всего, неофит (в начальной ли форме, или хронической) или праведник, хотя «как написано: нет праведного ни одного» (Рим.3:10), не знающий на ранах своей души, что значит пленение грехом, меня не поймет. Но давайте вспомним наши изнуряющие муки совести, наше валяние в грязи, наше очевидное свинство, доводящее нас до отчаяния и до отвращения к себе. В эти минуты мы не можем себя простить, но при этом мы дерзаем просить о том, чего сами ради себя сделать не способны – даровать нам прощение Божье. И вот, радующиеся небеса (Лук.15:7) спускаются на землю, в наш гной и милосердный Христос нам, грязным, жалким, падшим, лежащим в свинячьих рожках, утирает слезу и обнимает Своим благодатным всепрощением. Мы с облегчением засыпаем в Его объятиях и на утро мы даем себе обещание, что больше мы такими не станем. Но мы забываем, что наше облегчение – не есть следствие нашего изменения, это не есть, собственно, признак того, что мы уже другие. И наше обещание – это первая ложь, открывающая нам бездну греха начинающегося дня. Ложь, потому что мы и проснулись такими же, какими и ложились спать. Мы ошибочно и даже преступно присваиваем дар Божьего прощения, т.е. приятия нас сокрушенных, но таких, какие мы есть, как нечто заслуженное нами, как будто Бог нуждается в наших соплях. И вот эта ложь быстро и органически осваивается в нашем сердце. Мы любим эту ложь, ведь ее сладость упоила нашу совесть. Мы начинаем жить дальше и мнить себя другими. Мы всякий раз показываем себе свои добрые дела, исполненные правила, прилежнее начинаем креститься, короче делаем все, что бы убедить себя, что чудовище позади, в то время, когда чужой уже внутри, незримо питается соками нашей души. Мы даже можем благодарить Бога за то, что мы уже не такие как раньше. Не такие, каким был наш одноименный мытарь. И фарисействуя, мы плавно начинаем работать на Бога, вместо того, что бы Ему помогать. И естественно, в конце каждого дня мы ждем вознаграждения, ждем оплаты за труды и достижения. И день за днем, не получая ощутимо желанного, мы, там глубоко, боясь даже признаться себе в этом, начинаем роптать на Него. «Нет радости», «молитва не идет», «благодати не чувствую» и т.д. И мы завидуем, мы, конечно, не понимаем, что это зависть, но продолжаем завидовать тем, пусть и жалким, и сопливым, пусть падшим, но подлинным нам. Ведь тогда была радость, ведь тогда лилась молитва, ведь тогда ощутимо переполняла нас благодать. Но не это само по себе было даром, хотя, конечно, и это умение чувствовать, как и любое другое наше умение, есть тоже дар. А тем даром было прощение. И именно от того это прощение обернулось для нас всей этой радостью, что «мы беззаконие свое знали и грех наш был всегда пред нами» (Пс.50:5). И ничего нам тогда от Бога не нужно было, ни призрачного счастья, ни здоровья, ни каких-либо благ, ни даже самой радости, а лишь прощение, как высшая степень мечты. И милосердый Бог, максималист по характеру, вместе с прощением восставляет все остальное и «радость исполненную в себе» (Иоан.17:13)
И вот, перед нами два сына небесного Отца: блудный, не младший скорее, а умаленный; и якобы повзрослевший (а как же, его ведь простили, значит, он этого заслужил) и исполнительный. Они настолько внешне похожи, что нет никакого отличия в них, прямо одно лицо. Но есть нечто, в чем они противоположны. И это нечто – непримиримо борется в них, т.к. эта разница в их отношении к Отцу. Младший считает себя должным Богу, а старший – Бога, должным себе. Вот и вся разница. И видна она только Ему. И Он посмотрит-посмотрит на старшего сына и скажет: «Ну-ка, сынок, давай сначала, ничего ты не понял». И старший сын уходит блудить, потом возвращается, кается, принимается, радуется, обманывается, гордится, ропщет и опять блудит. И так бесконечно. Замкнутый круг колеса сансары, где нирвана – это лишь миг перед сном.
Вот такая притча о нас. Очень грустная, но правдивая. Но среди этой горечи безысходности, проходит тонкая золотая нить светлой надежды. Христос, кроме правды о нас, принес еще и панацею, от всех духовных болезней – покаяние. Это первое слово, сказанное Христом, вышедшим на проповедь. Это то, без чего не может быть ни начала, ни продолжения нашей духовной жизни. Это такое лекарство, которое разрывает нашу греховную замкнутость и узость. Именно покаянием, блудный сын возвращается Отцу, и отсутствием покаяния – послушный отдаляется от Него. Именно покаянием, а не делами, разбойник, блудница, мытарь и трус, получают единство со Христом. И именно его отсутствием, сотворившие много блага, Иуда, фарисей, первосвященники усваивают себе осуждение. Вот почему эта притча звучит в преддверии Великого Поста – наиподходящего времени для покаяния. Вот почему именно Великим Постом самой частой молитвой, звучащей в храме, является молитва Ефрема Сирина «Даруй ми зрети моя прегрешения». Дай Бог, что бы эта молитва стала нашей молитвой. Так как без видения собственной пораженности, нам не приблизиться к покаянию, а без покаяния, нам не приблизиться ко Христу.
