Оптинские рассказы
Сладко мне жилось в то время в Оптиной — это было в 1845 году, и жутко было подумать, что придется-таки мне дать о себе знать на родину, когда истечет срок паспорту; надо было дать весточку о себе родителям, которые обо мне ровно ничего не знали.
А все-таки мне было жутко открыть свое блаженное пребывание в Оптиной. И мудрено ли то было, когда Оптина была не только для меня, убогого разумом, но и для высоких людей уголком рая, точно забытым ненавистью врага рода человеческого или, вернее, огражденным от нее всесильной властью Царицы неба и земли, Приснодевы Богородицы? Благолепие храмов и священнодействий; стройное пение; примерная жизнь в духе благонравной и преуспевающей духовно под богомудрым водительством старца Макария и игумена Моисея братии; дивные службы церковные, окрыляющие дух пренебесной радостью...
Могло ли что на земле сравниться с дивной Оптиной!.. А отдельные подвижники Оптиной, эти земные небожители! Старец Макарий; игумен Моисей; иеросхимонах Иоанн, обличитель и гроза раскола; Варлаам, бывший игумен Валаамский, с тяжелым сосновым отрубком на плече: «Томлю томящаго мя», — ответил он, когда нечаянно был застигнут одним из братии за тайным своим подвигом — безмолвник и созерцатель, делатель умной молитвы...
А Петр Александрович Григоров, оставивший вся красная мира, о котором я уже сказывал! А многие другие, явные и тайные подвижники духа, известные или только одному Господу доведомые, которыми изобиловала тогда Оптина! Богом моим свидетельствую, что при игумене Моисее обитель Оптинская цвела такой высокой нравственностью, что каждый мальчик-послушник был как старец. Я видел там в полном смысле слова земных ангелов и небесных жителей. Что это было за примерное благочиние, послушание, терпение, смиренномудрие, кротость, смирение! Оптина была школой для российского монашества.
Вспоминая любовь старца Макария, не могу не упомянуть об одном помысле, вошедшем мне в сердце, когда я раз пришел к нему в келью пить чай с его келейниками. Самовар еще не становили. Был жаркий июльский день. Сидя на крыльце кельи, я услышал стук топора за кельей. Я пошел на этот стук и застал келейника, иеродиакона Амвросия, трудящимся до поту за одного больного брата, послушника Василия Я смотрел на его ревность из любви к больному брату и молился мысленно, чтобы Господь призрел на дело любви и благословил дни его жизни. И в это время я услышал в себе внутренний голос, мне говорящий: «Этот отец будет во времени старцем в обители вместо отца Макария».
Впоследствии помыслу этому суждено было сбыться: иеродиакон Амвросий стал по смерти отца Макария великим оптинским старцем.
КАК ФЁДОРА В ОБИТЕЛЬ ПРИНИМАЛИ
Спустя три дня отец Амвросий сказал мне:
— Брат Феодор, иди к старцу отцу Макарию — он пойдет с тобой к отцу игумену Моисею для определения тебя в обитель.
Когда мы со старцем пришли в игуменские покои, отец Макарий ввел меня из прихожей в зал, а сам пошел в кабинет или спальню к отцу Моисею, и спустя минут двадцать они вышли оба в залу. Тут в первый раз увидел я великого игумена. Поклонился я ему в ноги и принял благословение.
И отец Макарий сказал ему:
— Вот, батюшка отец игумен, я привел вам нового подвижника Феодора; он желает поступить в монастырь для испытания себя в иноческой жизни, благословите его принять.
— Благословен Господь, посылая к нам рабов Своих, — ответил отец игумен.
— А паспорт-то у тебя есть? — спросил он меня. Я подал паспорт.
— А деньги есть у тебя?
У меня сохранились мои два золотые и еще несколько серебряной мелочи. Я отдал деньги, и он при мне положил их в ящик стола, стоящего в зале, и потом звонком вызвал молодого келейника и сказал:
— Беги в рухольную и спроси у рухольного [1], чтобы он дал тебе на его рост свитку и пояс ременный. Стремглав побежал келейник. Пока он бегал в рухольную, отец Моисей кратко объяснил мне монастырское чиноположение Оптиной, обязанности истинного послушника и объявил мне, что принимает меня в число братства, и благословил мне дать келью в среднем этаже башни, что у ворот близ булочной лавки, окном на реку Жиздру.
Быстро возвратился из рухольной келейник и принес мне послушническое одеяние. Надо было видеть, из чего состояло это одеяние! Свитка из сурового мухояра[2], поношенная, с несколькими заплатами, а пояс — простой белый, корявый, с железной петлей для затяжки, точно чересседельник для рабочей лошади.
Отец игумен взял в руки свитку, поглядел, показал мне.
— Ведь вот, брат Феодор, какая одежда-то у нас! — сказал он как бы с сожалением. — Плоховата, вишь, одежда-то!
— Так что ж, батюшка? — отвечал я. — Ведь преподобный-то Феодосии Печерский, когда бежал от матери, такие же носил, а не шелковые...
— А ты разве знаешь житие преподобного?
— Читал в Патерике.
— Ну хорошо — так скидай сюртучок-то свой да в подражание преподобному и носи эту свитку.
И сказавши это, отец игумен благословил и меня, и свитку. Оба старца помогали мне снимать сюртучок, помогли надеть и свитку; а когда меня нужно было опоясать, отец игумен взял в руки ремень, посмотрел на него и, показывая мне его, опять как бы соболезнуя, промолвил:
— Вишь и пояс-то дали какой корявый!
И оба, вместе с отцом Макарием, подпоясав меня, застегнули как должно.
Я поклонился отцу игумену в ноги, и оба старца меня благословили.
— Ну, теперь спасайся о Господе, — сказал мне отец игумен, — молись усерднее, старайся подражать жизни святых отец, будь образцом и для нас, немощных. А что тебе будет нужно, приходи ко мне и говори все небоязненно, а мы по силе возможности будем утешать и тебя, как ты утешил нас своим приходом к нам в обитель, из любви к Богу оставив своих родителей и вся, яже в мире. Господь да укрепит тебя! Иди с миром, а утром я назначу тебе послушание.
Со слезами бросился я к ногам старцев, облобызал их в восторге радости, что меня приняли в обитель, и, поцеловав затем благословляющие их руки, пошел за келейником и водворился в назначенной мне келье.
Так совершилось мое первое вступление в великую Оптину пустынь.
[1] Рухольный — брат, отвечающий в монастыре за рухольную (рухлядную) — место, где хранятся и чинятся одежда и обувь насельников монастыря
[2] Мухояр (устар.)— старинная бумажная ткань с примесью шерсти или шелка.