АКТУАЛЬНЫЕ НОВОСТИ

Воспоминание о Митрополите Филарете (Дроздове) монаха Московской Троице-Сергиевой Лавры

ВОСПОМИНАНИЕ О МИТРОПОЛИТЕ ФИЛАРЕТЕ МОНАХА ТРИФИЛЛИЯ


В 20-х годах настоящего столетия, в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре был хроменький монах, именем Трифиллий. Я обучался тогда в Столичной Духовной Академии, помещающейся, как известно, в этой же Лавре. Раз этот Трифиллий встречается со мною и, посмотрев на меня внимательно, кланяется мне чуть ли не до земли и начинает речь: Г. студент! вы мне кажетесь человек добрый; удостойте посетить мою келью; я вам открою свою сердечную тайну, и попрошу вас об одной услуге. Заметить надобно, что академическое начальство как-то вообщем косо смотрело на знакомство студентов с лаврскими монахами, и потому быт их оставался от нас совсем закрытым. Согласиться на просьбу о. Трифиллия подстрекнули меня три желания: первое, побывать хотя в одной лаврской келье и поиметь хотя маленькое понятие о житье-бытье монашествующих; второе, выслушать обещанную тайну, и третье, выяснить, в чем могла состоять моя услуга. Благообразная же внешность старца, через которую просматривало непритворное благочестивое настроение, успокоили меня насчет того, что академическое начальство не осудило бы меня за знакомство с таким добрым иноком, если бы и узнало о том.

В условленное время пришел я к о. Трифиллию. Келейка его находилась в коридоре больничного Зосимо-Савватиевского Собора, — она имела не более сажени длины и менее того ширины; в переднем углу иконы, под ними маленький столик, близ его стул, против стула коечка старца. Вот вся обстановка. Не видно было ни одной книги, потому что старец был безграмотный; не было ни чашек чайных, ни самовара, ни графина, ни рюмки, потому что старец не пил ни чаю, ни водки. Но на окне стояла бутылка с пивом, в тарелке лежала часть осетрины и красивая, белая как снег, булка. В Лавре в то время не было положено общего на трапезе ужина, и монахам предоставлялось, после обеда, уносить по кельям порцию для вечерней трапезы. Эту-то порцию и сберег о. Трифиллий от вчерашнего вечера, чтобы предложить мне на угощение, по пословице: у старца в келье, что Бог послал. Тайна, тяготившая сердце старца, состояла в том, что его дочь, вдова, жившая в г. Дмитрове, вела себя свободно; и он просил меня написать от него отеческое ей увещание, чтоб она исправилась, а буде же сама исправиться не может, то заклинал ее, чтоб она не довела до разврата своей дочери, его внучки. Исполнить просьбу старца, проливавшего слезы, я счел христианским долгом, и потому, сходив в Академию за письменными принадлежностями, написал послание к падшей, но не иначе, как со слов старца; от себя прибавить, или изменить что-нибудь из его не совсем гладких выражений, не позволял он ни под каким видом. Затем, по мере получаемых им неблагоприятных о своей дочери вестей, я продолжал быть его секретарем и на будущее время, а иногда посещал его и без дела, просто из желания побеседовать с опытным и набожным иноком.

В Академию поступил я в 1818 году; в Марте 1819 года скончался Архиепископ Московский Августин, принесенный для погребения в Лавру и положенный в Лаврском Успенском Соборе; на место Августина поступил Митрополитом Московским Серафим, который в 1821 году перемещен в Петербург; на место же Серафима управление Московскою митрополиею возложено было на Архиепископа Филарета.

Преосвященный Филарет прибыл в Лавру и, как ее настоятель, принял ее в свое управление. Я пошел к отцу Трифиллию, чтоб услышать от него, не было ли чего при этом приеме оригинального, чем всегда и везде отличался Преосвященный Филарет.

— Родной ты мой П... В-ч! так встретил меня отец Трифиллий, — знаешь ли ты, что сделал со мною новый Владыка? — Ничего не знаю, отвечал я. — Так садись-ко на единственный мой стульчик, а я сяду насупротив тебя на коечку и порасскажу. Я был в юности матросом, служил в Кронштадте. Служба моя памятна для меня еще особенным случаем (при этом старец тяжело вздохнул): я стоял на часах в тот тяжелый день, когда Император Петр III поехал в шлюпке кататься по Финскому заливу, и когда, по удалении его из вида, принесли налои с крестами и евангелиями, и всех нас на часах привели к присяге на верность службы Императрице Екатерине II, а затем был отдан приказ: если кто подплывет к пристани и будет называть себя Императором, то отвечать: нет у нас Императора, — у нас Императрица Екатерина II. И мне грешному привелось сделать такой страшный ответ бывшему Государю. Он, батюшка, выслушавши это, поворотил шлюпку и был таков. Но это к слову; окончу рассказ о себе. На службе был я ранен в ногу, от чего теперь и хром, и от чего тогда вышел в отставку. По излечении от раны, пришел я помолиться сюда к мощам Преподобного Сергия. А как надобно же было где-нибудь приискать хлеб насущный: то я в бывшей здесь (ранее Академии) Лаврской семинарии нанялся в служители. И как Господь устроил! На меня вышла счастливая доля поступить в услужение при комнате учителя Василия Михайловича Дроздова. За мою исправность, честность и простоту он до того сделался ко мне снисходительным, что дозволял себе иногда со старым матросом кой-какие шуточки; и как я спал с ним в одной комнате, он на кровати, я на полу у печки, то, утомивши свою умную головушку разными науками, ляжет он бывало в постель и скажет: ну, Федор (меня так звали), говори какую-нибудь сказку. — Да что ты, Василий Михайлович, отвечаю бывало я, охота тебе слушать такие пустяки? — Голова моя, скажет он, слишком набита: надобно, чтоб немного опустела. — Ну я и начну были и небылицы, пока не уснет он. Однажды, когда мы улеглись, я говорю ему: а что, батюшка, Василий Михайлович, правда ли, идет у нас на кухне слух, будто ты хочешь постричься в монахи? — Ну, так что ж? — сказал он. — А вот что, продолжал я: головушка твоя преумная, это всем известно; ты скоро дослужишься до архиерейства; а я тоже намерен, если Господь изволит, постричься здесь, в святой Лавре, в монашество. Тогда ведь ты не вспомнишь меня, своего истопника? — Ну, Федор, — произнес он, — до архиерейства далеко; однако ж во всяком случае я тебя никогда не забуду. Затем он постригся, наречен Филаретом, отозван в Петербург; и в первый раз явился сюда архиереем Ревельским на ваши академические экзамены, — ревизором штоли. Был он затем здесь ревизором и еще несколько раз; но я, постригшись между тем в монашество, не решался беспокоить его напоминанием о себе. Ныне, когда он стал священноархимандритом Лавры, все монашествующие представлялись к нему в митрополичьих кельях. Я стоял у самого порога. И что же? Благословив властей, обвел он быстрым взглядом своим всех монашествующих, и, указав на меня, сказал: эй ты, маленькой, сединькой, пожалуй-ка сюда! Всех взоры обратились на меня. А я так перепугался, что не скоро мог с места сдвинуться; верно на мне либо ряска либо клобук, или что-нибудь не в порядке, подумалось мне, однако ж должен был ковылять на хромой ноге чрез всю залу. — Ты тот Федор, который жил у меня при комнате? — Ох, беда, вообразилось мне, неужели он хочет припомнить мне какую-нибудь мою прошлую неисправность? — Я, Ваше Высокопреосвященство! — Как твое ныне имя? — Трифиллий. — Ну, помнишь ли ты, как говорил мне, что если я сделаюсь архиереем, то тебя забуду? Вот я тебя и не забыл. — Повалился я Владыке в ноги, заливаясь слезами. А что же из этого вышло? — продолжал старик с непритворною грустью. После представления меня окружили о. о. Наместник, Казначей, Ризничий и начали допрашивать: как ты знаком с Преосвященным Филаретом? — Да вы слышали, ваше высокопреподобие, что я бывал у него при комнате истопником, - отвечал я. Но этого мало; чтоб как-нибудь меня отличить от других, повысить, на меня возложили братскую экономию, т.е. раздачу хлеба, рыбы, вина, пива и пр. и пр. Вот горе-то мое, батюшка, П... В-ч! Не под силу, а от послушания отказаться нельзя; ведь надобно же было Владыке, чрез столько лет, признать меня, и припомнить слова мои. Да кстати сказать: сейчас я хлебодар и пивочерпий, а поподчивать тебя нечем. — О! отец Трифиллий, в Академии нас поят и кормят досыта, так что, дай Бог, и на своих-то впоследствии хлебах быть так довольными; однако ж желал бы я знать, отчего нечем меня поподчивать? — А вот отчего, друг мой! сказал о. Трифиллий: Владыка Филарет приказал учредить ужин. Ему власти наши возразили, что таков-де завет основателя Лавры, Преподобного Сергия, чтоб в обители Его был для братии один только обеденный стол, а вечернего бы не было. Владыка отвечал: Преподобный Сергий не прогневается на меня, если я изменю завет Его, и посоветую братии вкушать вечернюю трапезу всем вместе, а не запасаться для этого с обеденной трапезы. Так и сделано. Тайно же взять что-нибудь из вверенной мне провизии в келью — грех великий!»

В это время наступали дни окончания нашего курса. И старик распрощался со мною в горьких слезах, отягченный тремя скорбями: неблагоповедением дочери, тяжелою своею обязанностью и разлукою со мною. Нелегко ему было поверять свою тайну иному секретарю. Да и нашел ли он между студентами другого доверенного по сердцу своему, — не знаю.

Теперь от разлуки нашей с отцом Трифиллием более 45 лет; полагаю, что он давно уже отошел с миром в вечную жизнь. Никогда не забыто в молитве моей имя доброго старца, монаха Трифиллия.



Бывший студент Московской Дух. Академии.
(из 3-го № Иркутских Епархиальных Ведомостей 1869. Сообщено Дм. Ир. Завалишиным).


Публикуется по: Русский архив. 1869 г. Вып. 3. С. 1177-1184



Источник

Печать E-mail

Для публикации комментариев необходимо стать зарегистрированным пользователем на сайте и войти в систему, используя закладку "Вход", находящуюся в правом верхнем углу страницы.