Из воспоминаний бывшего клирика МП
Эти воспоминания я начал писать в 2008 году. В то время я и подумать не мог, что через пять лет покину Московскую Патриархию и присоединюсь к Истинному Православию. Но уже тогда меня не покидало чувство несправедливости и неправильности происходящего в «церковной», как я тогда полагал, среде. Мне пришлось быть свидетелем духовных драм и даже трагедий, падений и надломов, равнодушия и лицемерия.
Я был не единственным свидетелем происходящего, но пока никто не написал об этом ни слова. Эти воспоминания - мой долг жертвам и инвалидам «церковной» жизни.
Амвросий
***
Я стоял на пороге храма. Красивый и относительно древний собор Благовещения в Боровске знаменит тем, что в нем хранится посох преподобного Пафнутия. Я часто смотрел на эту яблоневую палочку. Когда-то строгий преподобный игумен держал ее в своей руке! В свое время мне удалось совершенно легально заполучить несколько маленьких щепочек от этого бесценного артефакта. Представляю, как бы обломал свою палочку святой, если бы на непродолжительное время посетил в наши дни свою обитель…
Но сегодня я тут не ради посоха Пафнутия. Сегодня похороны.
В храме пусто. Никогда бы не подумал, что буду на похоронах Амвросия. Совсем молодой парень, младше меня лет на пять. Как же так вышло? Умереть от дифтерии… От этого не умирают уже лет сто! Запустили.
Когда я его увидел впервые? Сколько прошло лет?
***
Тот год был для всех нас особым. Нас – это воспитанников первого набора Калужского духовного училища. Сентябрь, 1992 год. Мы все разного возраста и разного жизненного опыта. Младшему – 16, старшему – 40, но мы все молоды. Общая судьба свела нас в только что открытом духовном училище. Тут еще нет ничего – все предстоит создать. На дворе развитая перестройка.
Будущее свалилось на головы вчерашних комсомольцев, солдат и студентов чудом неописуемым: мы – семинаристы. Мы полны сил, мы глядим на мир широко распахнутыми глазами. Над нами – небо, с нами – Бог!
Амвросий появился позже всех: он только что уволился из армии, отмотав срочную службу в стройбате. Тогда его звали Миша. Это был удивительный по открытости, наивности и неуклюжести человек. Большой ребенок с ясными глазами. Стройбат не смог испортить его. Он никогда не ругался, всем улыбался и готов был помочь любому. Говорили, что его мама – давнее духовное чадо отца Власия, который уже тогда слыл «старцем».
По телосложению Миша был могуч, по характеру – мирен и кроток, по уму – не особо развит. У него были проблемы со зрением (потому и угодил в стройбат) и, как мне иногда казалось, – с головой.
Его простота часто граничила с юродством, а наивность – с легкой тупостью. Однако его все любили. Он не занимал никакого положения в иерархии, которая сразу возникает в любом мужском коллективе. Он как бы ставил себя ниже всех, но никому не приходило в голову сесть ему на шею. Надо отметить, что шея у него была могучая.
***
Уже почти 11.00 – время, на которое назначено отпевание, но в храме пока пусто. Так мир провожает тех, кто не нашел в нем места. Из монастыря, говорят, пришлют священника отпевать – последнее благодеяние обители, в которой покойный иеродиакон прослужил несколько лет. Интересно: отпоют монашеским чином или мирским? Амвросий ведь ушел из монастыря …
Хорошо в пустом храме. Веет вековым, древним, намоленным уютом. Эти стены видели наших прадедов и их прадедов. На эти иконы столько раз смотрели с верой и упованием.
Стукнула входная дверь. Привезли!
***
Однажды в январе 1993-го я ехал в грязной московской электричке в Калугу. Было утро понедельника. На выходные нас по желанию отпускали домой. В 8.00 утра в училище совершалась общая молитва, первая электричка приходит в Калугу в 7.45 – при удачном втискивании в троллейбус есть шанс успеть.
В полупустом вагоне было холодно и грязно. Кто-то, раскинувшись, спал на скамейке. Рядом книги. Текст что-то знакомый. Ого! Так это молитвослов. А кто это тут спит? Ба! Да это Миша! Ну да, он из Балабанова – ему по дороге! Миша! Вставай! Привет!
Так я впервые близко поговорил с Амвросием. Все два часа до Калуги он мне рассказывал о себе. О детстве, об о. Власии, которого он любил без памяти. О стройбате.
Меня сложно удивить армейскими историями – как теперь говорят: «кто в армии служил, тот в цирке не смеется», – но стройбат – это особая песня. Это тюрьма, куда сажали на пару лет за то, что ты родился мальчиком, но не вышел в чем-то здоровьем. Там тебя ни за что ни про что помещают с урками и другими головорезами.
Амвросий рассказывал, как он выжил в этих удивительных войсках, где солдатам не доверяют оружия. Как преданно следовал главному принципу воина: «солдат спит – служба идет». Как дрался с кавказцами «до первой крови»: кровь текла у него, а уносили их. Оказывается, он при своей могучей фигуре – еще и боксер в прошлом, но его кроткий характер давал повод вольным детям гор, не привыкшим к унизительной для кавказских мужчин работе, пытаться сделать из него «шестерку».
Закончил он тем, что сказал, что благодарит Бога за такой жизненный опыт. Я был в шоке. Мне еще не приходилось видеть укорененных в вере людей. Сам я стал православным уже после армии.
Ах, Амвросий. Почему я ни разу не захотел съездить к тебе, когда ты ушел из монастыря? Почему я пришел только тогда, когда тебя положили в гроб?
***
Из монастыря прислали трех человек. Отца Геннадия, всегда умиленного батьку с белой ниточкой в бороде, одного певчего и одного послушника. Когда-то это был мой монастырь и моя братия. Но меня «попросили» еще раньше, чем ушел Амвросий. А еще раньше попал в «психушку» его друг, иеромонах Пахомий…
Поздоровались. Монастырские не удивлены моему появлению. Их вообще сложно чем-то удивить. Несколько родственников Амвросия. Мать…
Отпевать будут мирским чином – таково благословение «свыше». Тех, кто ушел из монастыря, монахами не считают. Возможно, что это и правильно. Впрочем, какая теперь разница? Амвросий уже там, где всех этих наших условностей не существует.
Господи, Ты примешь его? Он ведь так к тебе стремился. И в стройбате, и в училище, и потом в монастыре. У него не получилось. Он не смог. Что-то сломалось в его жизни. И не только в его. У нас всех что-то сломалось, только мы сделали вид, что все хорошо.
***
В КДУ (Калужском духовном училище) было много работы. Каждый день после занятий инспектор о. Донат со списком встречал нас у выхода из единственного тогда класса. Все учащиеся были расписаны, для всех была работа. Нам было интересно. Кроме парочки бездельников (один – поповский сынок из Подмосковья, другой – 16-тилетний мальчик, озабоченный поиском «юбки»), никто не отлынивал. Убирали территорию, квасили капусту, что-то копали, чистили, выносили… Было весело, была семья, был отец. Его и любили как отца. Тогда слово «Владыка» отзывалось для нас не страхом, а почти обожанием. Эх, молодость… Сейчас в это уже сложно поверить.
Амвросий работал за троих. Ему можно было давать только индивидуальные задания – иначе вокруг могли быть жертвы. Свистели снарядами ломы и кувалды, минными осколками разлеталась кирпичная крошка, вырванные с корнями доски кувыркались в воздухе. В радиусе десяти метров от работающего Амвросия находиться было опасно – он не сильно смотрел вокруг.
Молился он по-особому. Я бы не сказал, что считаю это правильной молитвой. Скорее наоборот. Очень уж эмоционально, чувственно у него это было. Потом, когда его постригли в мантию и рукоположили в иеродиакона, у него это перешло и в службу. Иногда это было просто похоже на «улет в абиссальные глубины». Однажды я сделал ему замечание. До сих пор помню его добродушную огорченную физиономию. Бедный Амвросий.
В 1996-м году я, уже в сане иеромонаха, оказался в Боровском монастыре. Амвросий служил там. Наместник монастыря о.Г как мог над ним издевался (впрочем, не над ним одним). Часто я видел, как Амвросий и Пахомий с носилками бегали по обители, таская щебень или песок, ворочали тяжеленные плиты, копали землю или ломали перегородки. Тогда, наверное, и началось у него повреждение. А может, он с ним родился.
***
Тело зашито в мантию, лицо я увидеть не смог. Только огромные ботинки из-под черной ткани. Амвросий был крупный парень, но никогда не был толст. Скорее наоборот.
Началось отпевание. Обычное, мирское. Служил о. Геннадий. Он тоже повидал много. Все монастырские бури, которые смели из обители как минимум четырех монахов, не минули и его, хотя пострига он еще не дождался. Его терзали все, кто мог, но удивительное терпение в сочетании с незаурядным упрямством позволяло ему выходить из всех передряг без вреда. Амвросия он знал прекрасно. Теперь он его отпевает. Народу почти нет. Не был славен наш Амвросий даже в монастырские годы жизни. А уж после ухода… Кто у нас любит вспоминать тех, кто сбился с дороги? Он умер не монахом. Он ушел. Он не выдержал.
***
Заштатного иеродиакона Амвросия отпели. Служба была коротка, как его жизнь. Он искал, шел, метался, падал. Теперь его везут в последнее путешествие. Прими его, Господи! Он искал Тебя!
На кладбище я не поехал. Завожу свой «гольфик» и выбираюсь сквозь старинный город Боровск. У меня еще дела.
Закончилась жизнь человека. О его смерти не напишут в епархиальном журнале, в газетах не будет некрологов и собравшиеся на ежегодное собрание священники не пропоют ему «вечную память». О нем будут молчать, как молчат о других невыдержавших – живых и мертвых.
Но я не буду молчать. Я расскажу о нем. И о других расскажу.
Пахомий
В дом скорби мы приехали без благословения наместника. Он и слышать не хотел о таком путешествии. Его можно понять: кому хочется, чтобы видели плоды его «работы».
«Психушка», в народе именуемая «Бушмановкой», не производила плохого впечатления. Напротив: чистенькие газончики, травка, спокойный персонал, присматривающий за группками больных, невинно развлекавшихся в специально отведенных для этого местах.
Пахомий был в больничной одежде. Вопреки нашему ожиданию, он выглядел неплохо, всех узнавал, улыбался, охотно разговаривал.
Нес он, правда, всякую околесицу, и с первого произнесенного слова видно было, что он не в себе. Мы погостили недолго и с тяжелым чувством поехали обратно в монастырь. Тогда еще это был мой дом.
***
Когда-то я видел Пахомия другим. Высокий и подтянутый, он был переведен в Калугу из монастыря Спаса Нерукотворного в Клыково, что возле Оптиной пустыни. Одно время он даже был там за старшего.
Шел 1995-й год. В Калуге Пахомий сразу подружился с Амвросием – они и внешне были похожи: оба высокие, стройные, сильные, молодые. Они вместе читали монашеское правило, трудились, проводили свободное время. В отличие от Амвросия, Пахомий в то время производил впечатление совершенно здорового на голову, довольно трезво мыслил и рассуждал. Переводом в Калугу он был сильно огорчен: его влекла монастырская жизнь. Знал бы он, чем для него эта Калуга закончится – убежал бы в Клыково, нарушив все благословения.
В 1996-м я узнал, что в Калуге с Пахомием что-то произошло нехорошее. Говорили, что у него «что-то было» с некоей дамой. Так или иначе, он был спешно переведен в Боровский монастырь с временным запретом в служении. Там уже был его друг Амвросий. Они снова оказались вместе.
Я тогда часто посещал Боровский монастырь, писал прошения о переводе туда, приезжал служить. С Пахомием и Амвросием я виделся регулярно. Наместник гнобил их как мог, но Пахомию доставалось больше. Наместник не допускал его до службы почти год, хотя официальный запрет на служение был ему назначен на 40 дней.
Они с Амвросием постоянно вкалывали на самых тяжелых работах: песок, щебень, бетон. На службе они были всегда неукоснительно утром и вечером – они любили службу. В таком режиме было сложно жить, я удивлялся их выносливости. Тогда я еще думал, что мудрый наместник умелой рукой воспитывает молодых новоначальных монахов. О, детская наивность!
***
В братии Боровской обители я оказался в ноябре 1996-го. Пахомий и Амвросий были неразлучны. Они были вместе всегда. Весь монастырь посмеивался над ними, тем более что они никогда не отвечали ни на какие насмешки. Монахов в обители было мало, и все были на виду.
Зимой наместник привез в монастырь о. Илия из Оптиной. Там он был духовником, и над ним сиял ореол старческой харизмы. Главная цель наместника была в дискредитации о. Власия, духовника Боровского монастыря, которого наместник терпеть не мог. Наместник все мечтал, что о. Илий каким-то образом выскажется против о. Власия. Как и следовало ожидать, ничего подобного не произошло.
О. Илий был духовником Пахомия еще в Клыково. Этот приезд стал поворотным пунктом отношений наместника к последнему. После разговора с о. Илием наместник стал допускать Пахомия до службы. Правда, тут началась другая крайность – Пахомий служил почти год подряд без перерыва. Собственно, это его и сорвало окончательно.
В марте 1997-го я был назначен казначеем монастыря. Началась жизнь суетная и шумная, с монастырем связанная только воскресными богослужениями. Бытие двух братьев, Пахомия и Амвросия, на какое-то время выпало из сферы моего внимания. Когда я отказался от казначейства и попытался вернуться к жизни простого монастырского обитателя, я снова увидел их. Но для них уже, похоже, наступала «точка невозврата».
От ежедневного служения в холодном соборе Пахомия бил жестокий гнойный кашель. Он ходил по алтарю с баночкой и харкал в нее мокротой. Мысль попросить наместника не ставить его ежедневно служить просто не приходила в его голову.
Однажды, на день преп. Сергия Радонежского 8 октября 1997 года, я, оказавшись на службе, прямо предложил ему «послать» наместника подальше и поберечь здоровье. «Пахомий, ты просто себя погубишь», – говорил я. Он ответил: «Надо умереть на послушании». Я только развел руками.
Наместник «не замечал» ничего.
***
Наступило лето 1998-го года. У Пахомия начались первые признаки нервно-психического срыва. Он начал «юродствовать» – стал иногда ходить по монастырю босиком. Служил он по-прежнему почти каждый день – на износ.
Все это происходило на глазах у всех. В свое оправдание я могу сказать, что сделал все от меня зависящее, хотя, скорее всего, болезнь Пахомия была уже необратимой.
В то время к управляющему нашей епархией еще можно было попасть по обычному звонку, и я попросился к нему на аудиенцию. Выложил все, что видел, предупредил, что Пахомий, в частности, на грани срыва. Владыка выслушал внимательно и сказал, что разберется. Он знал, что у меня с наместником нелады и, видимо, полагал, что я был необъективен.
Как я позже узнал от Лаврентия (об этой жертве напишу отдельно), архиерей звонил наместнику. Тот, разумеется, заверил Владыку, что «в Багдаде все спокойно», Игнатий зря мутит воду, а все хорошо.
Через две недели Пахомия «сорвало». Сумасшествие его стало очевидно для всех. Наместник тут же позвонил архиерею и предложил, с присущей ему отеческой любовью, сдать Пахомия в психушку.
Владыка приехал лично. Помню, как они с Пахомием беседовали на скамейке напротив «погребного» корпуса монастыря. В тот же день Владыка сам увез Пахомия. Говорили, что он вернул его в Клыково. Позже мы узнали, что там у Пахомия было обострение и из Клыково его госпитализировали на «Бушмановку». Там-то мы его и навестили.
***
Осенью 2006 года наша воскресная школа отправилась в очередное паломничество. Маршрут: Оптина – Шамордино. По дороге выяснилось, что можно заехать в Клыково. Я согласился с радостью: никогда там не был раньше.
Мы с детьми осмотрели монастырский храм и домик покойной схимницы Сепфоры. У какого-то священника я спросил, не известно ли что-нибудь об иеромонахе Пахомии. К своему удивлению, я узнал, что Пахомий в обители (хоть и возят его часто в «психушку») и даже иногда служит. Мне даже разрешили посетить его. С замиранием сердца я открыл дверь небольшой келии. Пахомия я не видел лет восемь…
Он лежал на кровати, в комнате было душно и пахло нестираным бельем. Он сразу узнал меня и заулыбался. Сказал, что живет только службой. Что-то пропел про галоперидол. Лежал он целыми днями. Это был не тот Пахомий, которого я знал раньше, это была тень. Мысленно я поблагодарил Бога за то, что не навык в Боровской обители послушанию…
Иногда говорят, что сумасшествие – легкий путь спасения. Возможно. Оправдывает ли это тех, кто способствует его приходу? Сомневаюсь…
Великий Пост 2008 г. Мятлево игумен Игнатий (Душеин)